К. Терина - Ыттыгыргын

– А то что? – Во взгляде Айзека появилось любопытство. Лицо его исказилось злой улыбкой, и он достал револьвер из кармана. – Я стреляю, как учили, куропатке точно в глаз! Нет ли у вас лишнего глаза, а, капитан?

Айзек двинулся на Макинтоша, подняв руку с револьвером, будто дуэлянт.

– Десять, девять, восемь, семь, капитан умрёт совсем!

Неожиданно Макинтош заметил, что Айзеков стало двое. Они надвигались на капитана неумолимо и у обоих были револьверы. Макинтош целился то в одного, то в другого, пока не увидел третьего Айзека, который шёл к нему по потолку. Был он фиолетов, с огромными ушами, из которых солёной волной лилось убаюкивающее шипение.

Луораветланка отравила его, понял Макинтош. В тулуне был не рыбий жир, а кое-что похуже.

Отстранённо и равнодушно Макинтош наблюдал, как теряет контроль над телом. «Бульдог» выпал из его руки, а сам капитан по стене сполз на пол.

Тем временем в рубке, надрывно скрипя суставами, появился томми, ведя перед собой Аяваку.

Зачем этот цирк, когда всякому понятно: они заодно – старикашки и луораветланка. Макинтош попытался открыть рот, чтобы сказать об этом Аяваке, но мышцы сделались чужими и каменными.

Айзеки, включая фиолетового на потолке, несказанно обрадовались Аяваке, отступили на несколько шагов назад, чтобы видеть одновременно и её, и капитана. И принялись считать.

– Я стреляю – раз-два-три, мой приказ тебе – умри! – говоря так, Айзеки поочерёдно указывали револьвером то на Макинтоша, то на Аяваку. На слове «умри» дуло уставилось капитану в лицо. Макинтошу было всё равно. Он чувствовал, как одна за другой на лицо ему падают снежинки, забиваются в нос, рот, глаза, тают и оборачиваются речным потоком, который несёт, несёт его прочь. Капитан равнодушно смотрел, как Аявака вырывается из железных объятий томми. Как удивлённо разворачиваются к ней все присутствующие Айзеки Айзеки, как стреляют, и три пули медленно и дискретно летят луораветланке в сердце.

– В глаз, в глаз, – проворчал Айзек. – Нет в вас, капитан, эстетической жилки.

Но Макинтош уже не слышал доктора.

Капитан Удо Макинтош понимает это лучше других: подлинный кошмар почти неотличим от реальности. С нелепой точностью и достоверностью повторяются события из настоящей жизни. Разница есть: во сне Макинтош всякий раз заранее знает, что произойдёт. И рвёт связки в беззвучном крике, спрятанный внутри собственного тела, не способный что-либо изменить. Подойти к Марте, обнять. Сказать ещё раз, как любит её.

Это всегда тот же день. Последний день сумасбродного свадебного путешествия, план которого придумала юная макинтошева жена. Простая и вместе с тем необычайная идея: за неделю посетить как можно больше уголков Млечного Пути, составив яркую калейдоскопическую картинку. С такими воспоминаниями, говорит Марта, не страшен ни лондонский смог, ни пыльные университетские кабинеты. К этому дню на карте их путешествия отмечена дюжина портов.

Это всегда те же декорации. Небольшой пароходик с романтическим именем «Клио», капитан которого, Питер Дьюринг, – давний друг Макинтоша. Для молодожёнов организована пристойная по местным меркам каюта с огромной кроватью. Днём «Клио» глубокими течениями сквозит от звезды к звезде, ночью дрейфует в эфире. Вечерами небольшой лондонский оркестр, ангажированный Питером, играет вальс, мазурку и кадриль.

От яркой ли череды картинок и впечатлений или от постоянных погружений под эфир у Макинтоша кружится голова. Он совершенно счастлив. И второй Макинтош, тот, которому всё это снится, не способен противиться огромному, безудержному счастью. Тем страшнее падать.

Итак, последний, самый необычный пункт сумасшедшего плана – путешествие на край Млечного Пути, в места неизведанные и тёмные. Сложная задача, но Питер неизменно ручается, что проблем не будет. Всякий раз Макинтош порывается остановить его, рассказать, не позволить. Но тело делается чужим и не слушается приказов. Продолжает играть по сценарию.

И всё повторяется.

Раннее утро по корабельному времени. Марта рядом, спит. Макинтош открывает глаза и ждёт. Не способный пошевелиться, он чувствует как «Клио» погружается на глубину. Это короткое путешествие. Всего полчаса смертельной муки и неспособности даже моргнуть. Пока пароход плывёт навстречу своей гибели.

Невозможно предсказать подобное: в безлюдном и неизученном уголке вселенной, течение к которому капитан совместно с навигатором рассчитывал всю ночь, «Клио» налетает на утлую лодчонку самого небританского вида. Поднимись пароход из-под эфира всего на четверть мили в сторону или на три минуты позже, встреча эта стала бы великолепным завершением безумной экспедиции.

Холод. Чужие звёзды. Марта бледна, напугана. Удо обнимает её, прижимает к себе – в последний раз. Чьё сердце бьётся так громко? И тогда было не понять, а во сне – тем более.

Питер лично возглавляет спасательную команду. Он напряжён, собран, но полон оптимизма.

Здесь Макинтош всегда пытается проснуться. Безрезультатно.

На борту лодки обнаруживают двоих: древнего старика и маленькую совсем девочку. Старик дышит хрипло, прерывисто. Он при смерти. Борта лодки, сжатые ударной волной, раздробили ему кости. Девочка без сознания, но цела. Старик сберёг её, прикрыл своим телом.

Обоих тотчас переносят с агонирующей лодки на «Клио», в тесную каморку с двумя кроватями, служащую лазаретом. Остро пахнет хлорной известью.

Марта. Всегда деловая, уверенная в себе, она сейчас же берёт дело в свои руки: даёт указания фельдшеру – принести морфин из капитанского сейфа и лёд с камбуза; отсылает прочь зевак-музыкантов, которые набились было в лазарет, желая как следует рассмотреть необычайных пациентов; обтирает лицо девочки тряпицей, смоченной в уксусе.

Из коридора доносится шёпот матросов.

Макинтош склоняется над стариком.

Тот роста очень малого, словно усох от долгой жизни. Волосы – длинные, снежно-белые – заплетены в две косы. Одежда сшита из шкур какого-то животного и искусно украшена затейливыми орнаментами. Дышит старик медленно, редко, как будто знает доподлинно, сколько вдохов ему отмерено.

Питер уходит на мостик, отдаёт приказы о погружении. Рассчитывает глубоким быстрым течением в кратчайшие сроки добраться до цивилизованного порта, где девочка, а может – чем чёрт не шутит – и старик получат помощь врача.

Под ногами, в машинном, гудит, разогреваясь, турбина.

Погружаться никак нельзя. Здесь Макинтош всегда пробует остановить Питера. Невозможно. Эта пьеса сыграна раз и навсегда. И теперь точно заново крутится плёнка в кинетоскопе, кадр за кадром повторяя то, что видено уже десятки, сотни, тысячи раз.