Михаил Хрипин - Воина миров. Второе пришествие

«То же, что и внутри у меня», — понял Лозье.

Отражения начали повторяться, появляясь одно в другом. Перед ученым раскрылась фрактальная бесконечность. Она поразила его уникальной сложностью, изысканностью форм. Доктор проникал все глубже, обнаруживая все новые слои, отыскивая сплетения узоров, которые можно детализировать, укрупнять, но так и не добраться до отправной точки.

«Внутри меня — целая вселенная, — подумал он. — Не хватит всей жизни, чтобы заглянуть в каждый ее уголок».

Он ощутил себя в невесомости, но сохранившим способность легко управлять своим положением. Повернулся, восхищенно оглядываясь по сторонам, наблюдая все то же буйство красок, форм, очертаний.

Ему уже было не важно, что дороги вперед не существует. Так же, как и дороги назад. Он просто больше не думал об этом.

В лабораторию вбежал один из местных, штабных солдат. Он задыхался от спешки, на лице читалось волнение.

— Профессор! — он поискал глазами. — Это, должно быть, по вашей части.

— В чем дело, молодой человек? — седые брови Уотсона подпрыгнули над толстыми линзами очков.

— Эта мерзкая тварь словно взбесилась, вопит, как резанная.

— Жак, помогите мне, — Уотсон вскочил.

В сопровождении лаборанта они вышли из комнаты, побежали за солдатом.

Еще на подходе Уотсон услышал, что творится что-то неладное. Ближайшие к комнате с аквариумом коридоры оглашались диким ревом чудовища. Дьявольские скрежещущие звуки, переходящие в сиплый надрывный лай, терзали слух. Стеклянная клетка нисколько не сдерживала натиск звуковой атаки. Уотсон ускорил шаг.

За распахнутой дверью уже столпились все, кто смог покинуть рабочие места. Толпа была плотной, профессор вломился, работая локтями, вывалился с другой стороны.

Чудовище неистово ревело, подпрыгивало, сотрясаясь всей тушей, брызгало на стекло тягучей слюной. Причина обнаружилась по другую сторону стекла, снаружи. Раскинув руки в нелепом жесте, подвернув ноги, на полу лежал доктор Лозье. Пугающе бледный, глаза закрыты. Лоб покрывает испарина, крупные капли отражают свет потолочных ламп, на висках — мокрые дорожки. Волосы слиплись, обрамляют лицо чернеющими завитками.

Уотсон опустился на колени перед своим учеником. Быстро провел первичный осмотр, приподнял тяжелые веки, пощупал пульс, приблизительно определил температуру. Ученый был без сознания, не реагировал на внешние раздражители.

Профессор поднял глаза на пленника. Морда твари была обращена на него, профессор вздрогнул, ощутив на себе давление волн ярости, изливающихся из глаз чудовища. Еще немного, и от жара переполняющей его ненависти бугристая кожа начнет вздуваться волдырями. Щупальца бились в конвульсивных судорогах, хватали друг друга, душили, хлестали мутное от разводов слюны стекло. Раскрытый в истошном крике, перекошенный злобой рот исторгал вопли, от которых у профессора заломило в висках.

Чуть пошатываясь, Уотсон поднялся. За спиной раздался голос, который мог принадлежать только одному существу в этой части планеты.

— Он говорит, что испепелит мозги каждого, кто подойдет к нему, так же, как сделал это с ним. — Иррат показал на Лозье.

— Вы понимаете, что тут произошло?

— Это больше похоже на бред. не верьте, мыслитель не мог причинить ему вреда. — Иррат помедлил. — Либо он сошел с ума, либо пытается вас запугать.

Уотсон махнул рукой, подзывая к себе лаборанта.

— Жак, давайте отнесем его в палату. Там потише.

Иррат шагнул к стеклянной стене, в упор уставился на бьющееся в истерике чудовище. Дождался, пока тварь сделает крошечную паузу, чтобы перевести дыхание, и стукнул кулаком по стеклу, привлекая внимание чудовища. Тварь вздрогнула, чуть приподнялась на пучках щупалец, готовая взорваться в новом приступе ненависти.

Иррат бросил отрывистую фразу, состоящую, казалось, из одних согласных, раскатисто скрежетнул горловым звуком. Затем, не глядя больше ни на кого, повернулся и вышел. Удивленные люди, оглушенные криками пленника, невольно расступились перед пришельцем.

Следом за Ирратом в образовавшийся проход Уотсон и Жак вынесли обвисшее мешком тело доктора Лозье. Чудовище провожало их глазами, сипло дыша, но не издавая больше ни одного звука.

Уотсон сидел на стуле у койки доктора Лозье. Пациент пребывал в том же состоянии, в каком его обнаружили. Уотсон диагностировал кому. Он машинально просматривал неоднократно прочитанные бумаги с результатами последних анализов, осуждающе покачивал головой.

«Зачем он это с собой сделал? Зачем было держать все в таком секрете?»

Еще глядя на картинку с микроскопа, Уотсон понял, что стало причиной болезни, поразившей ученика. Профессора начали мучить подозрения.

«Возможно ли, что мы столкнулись с непредвиденным проявлением реакции организма на подобное вмешательство? Риск оставался, но проверить все можно было, только начав эксперимент. Неужели Лозье решился на эксперимент над самим собой, чтобы дать нам бесценные сведения о самочувствии мутирующего человека на поздних стадиях? Толкнуло ли его на такой шаг то, что я так рано отправил Джека обратно?

Я мог ошибаться, черт побери! Действительно мог! Только реальная обстановка, принуждающая напрячь все силы для выживания, поможет завершить преобразование. Отличный довод, но ведь это всего лишь предположение. Возможно, я упустил что-то важное. а он заметил.

Не решился говорить мне, опасаясь уязвить меня? Эх, молодость! Любые сомнения нужно отбросить, когда вторгаешься в неизведанные просторы. Этак можно начать опасаться любого чиха и не сделать того единственного шага, от которого будет все зависеть.

Ладно, пусть он решил провести эксперимент с собой. Но почему он не вел записей? Это более чем странно, недостойно настоящего ученого! Или мы плохо искали?»

Уотсон со злостью швырнул папку на стол, она плюхнулась, разлетелась белым веером листов. Бумажки соскользнули со стола, спланировали на пол, легли беспорядочной мозаикой.

«Проклятье! Неужели он оказался прав? Но тогда пленение Джека было как раз тем стрессовым моментом, который мог спровоцировать аналогичный кризис. а я-то радовался! Опережение плана! Троянский конь! О, эта вечная спешка! Мы должны были тщательнее продумывать все последствия. не нужно было отпускать его. Довести все до конца, убедиться в завершении мутации, проверить и перепроверить. и только тогда посылать.

Излишняя самонадеянность! Но я не должен себя винить. Обстоятельства были непреодолимы. Кроме того, его анализы не предвещали ничего подобного. а Лозье, начав самовольно эксперимент, не вел записей. Допустим, действительно не вел. Тогда мы не сможем сравнить протекание обоих процессов. Какое несчастье! Это же второй доброволец, а мы остались в неведении!»