Кристофер Банч - Флот обреченных

Зрители неистовствовали — кто от ярости, кто от восторга. Было заявлено несколько протестов, но в итоге букмекерам пришлось-таки, ругаясь на чем свет стоит, выплачивать премии тем, кто ставил на н’ранья.

А между тем в гвардейских артиллерийских дивизионах был распространен приказ командования о наборе добровольцев для командировки в миры, населенные н’ранья, — набираться опыта.

Коммерсант Танз Сулламора не был доволен ходом событий — особенно потому, что исполнение того, что он считал своим патриотическим долгом, обошлось ему в кругленькую сумму.

Когда он услышал, что впервые в истории к соревнованиям по перетаскиванию пушек будут допущены представители других рас кроме человеческой, он был неприятно поражен. Большой просчет в имперской политике — разрешить публично унизить нелюдей в День империи.

Вторично он испытал шок, когда узнал, что изрядное число жителей Прайм-Уорлда делают ставки на победу н’ранья. Патриотический пыл заставил его поддержать команду гвардейцев. И сейчас, после поражения людей, у него было паршивое настроение.

«Это не оттого, что я просадил столько денег, — думал он. — Это оттого, что результат состязания несправедлив. Н’ранья — жители джунглей, хищники и, можно сказать, мало-мало не людоеды. Разумеется, у них явно несправедливое преимущество. Разумеется, эти дикари нагуляли в своих джунглях черт знает какие мускулы, таская туши несчастных жертв. Император должен отчетливо понимать, — продолжал рассуждать про себя Сулламора, — что представители нечеловеческих рас составляют важную и полезную часть империи. Однако же они должны знать свое подлинное место — в самом низу социальной лестницы!»

Эта мысль навела Сулламору на размышления о том месте, на котором находился он сам. После всего, что он сделал на благо империи — от щедрых пожертвований на развитие патриотического искусства до трудов при императорском дворе, — как после всего этого его не пригласили в ложу императора?! На худой конец, могли бы выделить ему место в одной из лож поблизости, а не загонять в самый дальний конец первого яруса — чуть ли не в начало второго!

«Император, — думал Сулламора, — начинает сдавать. Да, он меняется, и меняется не в лучшую сторону, — с праведным негодованием продолжал он развивать свою мысль. — Новое в поведении императора — явственный знак разложения всей империи».

Словом, Танз Сулламора получил мало удовольствия от торжества.

Бесспорно, одно событие ежегодно планировалось в качестве пика праздника. И, понятное дело, это событие с каждым годом должно было становиться все масштабнее и эффектнее, чтобы воздействовать на притупляющееся восприятие зрителей.

К счастью, в этом году событие номер один не грозило никакими неприятными неожиданностями. А вот в прошлом году произошел просто-таки полный конфуз вместо эффектного зрелища. Гвоздем празднества должно было стать выступление Восьмой гвардейской дивизии: намеревались показать личную боевую ловкость пехотинцев. С этой целью с нескольких гравитолетов сняли антигравитационные приборы Маклина, их мощность уменьшили вдвое и облегчили до такой степени, что прибор можно было засунуть пехотинцу в рюкзак. А в результате солдат получал возможность свободно парить в воздухе, включив приборчик, спрятанный в рюкзаке за спиной. Парить без специального костюма и спасательного пояса.

Во время репетиций это производило довольно сильное впечатление.

Согласно плану, парни из Восьмой гвардейской должны были провести внезапную молниеносную и эффектную атаку с воздуха, спрыгивая с высоты из своих маленьких юрких боевых кораблей — спрыгивая без парашюта и приземляясь с точностью, доступной лишь самым искусным парашютистам.

Увы, командование Восьмой гвардейской дивизии не учло одной существенной мелочи — вмешательства погоды. Обычный в это время года умеренный ветер, попадая в чашу парадного плаца, ограниченного двухсотметровой стеной, создавал такие непредвиденные завихрения, что в итоге при внезапной атаке очень многих пехотинцев отнесло на зрительские трибуны. Одни летающие пехотинцы не оказались внакладе, приземлившись в объятия зрительниц, другие создали панику, третьи переломали конечности — и себе, и кое-кому из зрителей. А у командира Восьмой гвардейской, даром что он сам не летал с маклиновским приборчиком в заспинном рюкзаке, оказалась сломанной карьера.

Император расхохотался, наблюдая, как пехотинцы червяками извиваются в воздухе и совершают молниеносную атаку на трибуны второго яруса.

Этот смех стал роковым для Восьмой гвардейской, ибо его раскаты выдули дивизию к черту на кулички — нудно патрулировать Драконию, пограничный сектор, почти безлюдные звездные миры, где приходилось время от времени усмирять бунтующие колонии первопроходцев, а развлечения солдат сводились к беспробудному пьянству.

В этом году настала очередь Двенадцатой гвардейской дивизии показать, на что она способна. Ее командиры долгие часы ломали головы: чем же поразить разборчивую прайм-уорлдскую публику? Наконец генерал, командующий Двенадцатой гвардейской, утвердил программу великолепного шоу. В нее входили боевые удары лазерными лучами, которые должны были отразиться под углом от намеченных участков поверхности парадного плаца и — ничего и никого не повредив — уйти в верхние слои атмосферы. Затем гром и грохот взрывов. И наконец, части Двенадцатой гвардейской дивизии произведут организованное отступление с арены.

Император одобрил этот план кивком головы. Идея его увлекла: очень редко ему доводилось видеть, чтобы кто-то устраивал показательное отступление.

И вот антенны взмыли в воздух, сигнальщики стали подавать световые сигналы. Из-за горизонта вынырнули корабли тактического космофлота и на бреющем полете пронеслись прямо над парадным плацем.

Эти аппараты прилетели за отступающими солдатами. Зенитки «противника» вели интенсивный огонь (на самом деле это были заранее запущенные в небо шары с газом легче воздуха, выкрашенные в небликующий темный цвет, с зарядом и таймером, который приводил в действие взрывное устройство). Невзирая на бешеный заградительный огонь, спасательные корабли сели, и, соблюдая строжайшую дисциплину, отступающие войска погрузились на них. После этого корабли поднялись высоко в небо, зависли над плацем… и воздух внезапно наполнился ревом и грохотом. Стоял сущий ад. Корабли уничтожали все живое под собой. Зрители на трибунах, вскочив, завопили от возбуждения. Сам император стал сползать с кресла и чуть было не шлепнулся на настил трибуны — до того он был поражен. Император тщетно гадал, как кто-то ухитрился так точно имитировать выстрелы пушки-мазера.