Шервуд Смит - Крепче цепей

Бори втолкнул низложенного Панарха в темное помещение, прошипел: «Тихо!» и закрыл дверь. Геласаар услышал, как сработал замок, и стал спиной к двери, приучая глаза к темноте.

Плотная грубая ткань джиркаш-юлюта – должарианского тюремного одеяния, в которое обрядил его бори, – почти не защищала от стоявшего здесь холода. Впереди забрезжили очертания какой-то фигуры, и Панарх осторожно двинулся к ней. В его робу был вшит всего лишь пенопласт, а не тяжелый иридий, предназначенный для преступников-должарианцев, но при стандартных полутора «же», установленных на «Кулаке Должара», и это весьма успешно сковывало движения. Ощутимое лишение для человека, привыкшего к нормальной силе тяжести, – иного и не мог изобрести народ, живущий в условиях жестокой гравитации Должара.

Не прошло и недели, а Геласаар уже почувствовал на себе действие повышенной тяжести – что же будет, когда они наконец доберутся до Геенны? «Вряд ли это так важно», – с иронической улыбкой подумал Панарх. Изоляты, отправленные туда органами его правосудия, быстро решат эту проблему.

Он остановился – перед ним скалился череп, подвешенный над длинным, высоким резным столом меж двух массивных свечей, издающих легкий запах мертвечины. Панарх, вздрогнув, понял, что находится в Тайной Палате.

Он задумался над тем, что бы это могло означать, и ему само собой вспомнилось должарианское название этого места: Хурреашу и-Дол. Это можно перевести примерно как «Незримое присутствие Дола», хотя первое слово вообще непереводимо. Для всех, кроме должарианцев, вход в этот культовый центр власти Аватара равносилен смертному приговору. Но бори – секретарь Анариса. Неужели Анарис вздумал лишить Панарха жизни здесь и сейчас, а не везти на Геенну, как повелел его отец?

Дверь зашипела, открываясь, и закрылась вновь. Перед Панархом стоял Анарис рахал-Джерроди, сын Эсабиана Должарского.

Геласаар откинул капюшон своей робы и ощутил странную смесь эмоций в молодом человеке: тот держался свободно, но взгляд выдавал настороженность.

– Вижу, с дедушкой вы уже познакомились, – сказал Анарис.

Панарх кивнул. Вот, значит, как это задумано. Ирония сделалась излюбленным средством защиты Анариса во время его заложничества в Мандале. Непонятно только, почему он выбрал эту комнату. Что это – окончательная победа его должарианской натуры или страх, как бы панархистское воспитание не возобладало?

– У нас как-то не нашлось темы для разговора, – ответил Панарх.

Анарис коротко рассмеялся и положил руки на алтарь, глядя на череп отца своего отца.

– Он ни с кем не разговаривает, но многие тем не менее боятся его голоса. – Ирония в тоне Анариса слышалась теперь еще явственнее. – Даже мой отец почти не заходит сюда, разве что для исполнения обязательных ритуалов – особенно теперь, когда он официально признал меня наследником.

«Ага, значит, не страх смерти, а тайна, вызванная религиозным страхом».

И Анарис теперь наследник! Уже не рахал-Джерроди, но ахриш-Эсабиан, приобщенный к наследственному духу. Для Геласаара в этом заключалась и опасность, и счастливая случайность.

Анарис отошел от алтаря – в линии его плеч ощущалось напряжение, сапоги твердо ступали по мозаичному полу. Он повернулся лицом к Геласаару:

– Но не мне говорить вам о необходимости ритуала, каким бы пустым он ни был. Мы – и панархисты, и должарианцы – в равной мере используем ритуал как инструмент государственности.

Геласаар расслышал в тоне молодого наследника горечь, почти обвинение. Уроки в колледже Архетипа и Ритуала показали Анарису, как много значит символика, другие факторы жизни на Артелионе избавили его от должарианских суеверий.

«Но мы ничем не сумели заполнить образовавшуюся в нем пустоту».

– Это путешествие представляет собой заключительный ритуал власти. Только в конце его, когда я договорюсь с обитателями Геенны и ваша судьба свершится, власть окончательно перейдет от Артелиона к Должару.

«Стало быть, об Узле они не знают!»

Анарис и его отец, как и многие другие, думают, что Геенна охраняется некими вооруженными силами, а не аномалией, поглотившей множество кораблей, за семьсот лет со времени своего открытия. Это неудивительно: Узел – одна из главнейших тайн панархистского правительства. Итак, Геласаар может обречь тюремный корабль на гибель, если пожелает.

Но Анарис сказал «я», а не «мы» – значит, он один будет сопровождать Панарха на Геенну. Его смерть не вернет то, что захвачено Эсабианом. И последние свои слова Анарис произнес со странной, почти вопросительной интонацией.

«Он чего-то хочет от меня, но чего? Что я могу ему дать?»

Наступило молчание – внезапно Панарх понял, чего хочет Анарис и что он, Геласаар, может дать ему. Но не внушено ли это озарение трусливым желанием продлить свою жизнь – хотя бы на несколько дней?

«Нет», – решил Геласаар. Он знал Анариса – он воспитывал его почти как сына. Панарх Тысячи Солнц должен выполнить свою последнюю задачу. Нет сомнений, что сплав должарианского дикарства и панархистской утонченности, в который превратило Анариса его воспитание, в конце концов окажется Эсабиану не по зубам. И если Тысячей Солнц суждено править Анарису, эта их беседа и те, что, возможно, последуют за ней, должны стать уроками государственности. Не может же Анарис управлять Тысячей Солнц по-должариански – столь варварская политика погубит всю систему, если уже не погубила. Надо научить его терпению, умению идти на компромисс и уважать других.