Герберт Фрэнк - Все хроники Дюны (авторский сборник)

— Ты не воспринимаешь нашу модель?

— Воспринимаю насколько могу, но где-то в вашем развитии вы вышли за пределы исходной человеческой модели. Наверное, вы даже можете достаточно хорошо представлять проявления совести, чтобы казаться людьми. Вот и ты сейчас, так держишь меня под руку, как будто ты и в самом деле моя дочь.

— Я твоя дочь, но я удивлена, что ты так мало думаешь о нас.

— Совсем наоборот, я стою перед тобой в благоговении.

— Перед своей собственной дочерью?

— Перед любой Преподобной Матерью.

— По-твоему, мы существуем только для того, чтобы манипулировать меньшими творениями?

— По-моему, вы больше по-настоящему не ощущаете себя людьми. Есть в вас какой-то пробел, нехватка чего-то, что-то устранено. Вы больше не из нас.

— Спасибо, — сказала Одраде. — Тараза говорила мне, что ты не заколеблешься говорить правдиво, но я и сама знала это.

— К чему вы меня приготовили?

— Ты узнаешь, когда это произойдет… Вот и все, что я могу сказать… И все, что мне дозволено сказать.

«Опять манипулирование, — подумал он. — Черт их побери!?

Одраде кашлянула. Она, вроде, собиралась еще что-то сказать, но промолчала, и молча пошла с Тегом в обратный путь.

Хотя она и заранее знала, что наверняка скажет Тег, его слова ее ранили. Ей хотелось сказать ему, что она — одна из тех, кто до сих пор чувствует себя человеком, но его суждение об Ордене нельзя было отрицать. «Мы приучены отвергать любовь. Мы можем изобразить ее, но каждая из нас способна прервать представление в любой момент».

Позади них послышались звуки. Они остановились и обернулись. Лусилла и Тараза выходили из шахты лифта, небрежно обсуждая свои наблюдения за гхолой.

— Ты абсолютно права, обращаясь с ним, как с одной из нас, — сказала Тараза.

Тег слышал, но не делал никаких выводов, пока они ждали приближения двух женщин.

«Он знает, — подумала Одраде. — Он не спросил меня о моей матери по рождению. Там не было уз, не было настоящего кодирования. Да, он знает». Одраде закрыла глаза, и память с поразительной силой воспроизвела перед ней живописное полотно. Эта картина висела на стене утренней комнаты Таразы. Благодаря мастерству икшианцев, чудеснейшая герметичная рама и покрытие из невидимого глазу плаза полностью сохраняли картину. Одраде часто останавливалась перед картиной, каждый раз с ощущением, что стоит лишь протянуть руку — и действительно коснешься древнего холста, столь хитроумно сохраненного икшианцами.

«Домики в Кордевилле».

Это название, данное картине самим художником, как и имя художника, сохранилось на начищенной табличке: Винсент Ван Гог. Эта вещь была датирована временем столь древним, от которого лишь редкие остатки — такие, как эта картина — уцелели, донося физическое впечатление о тех эпохах. Прежде она старалась вообразить путешествия, совершенные этой картиной, ту цепь случайностей, которые привели ее, неповрежденной, в комнату Таразы.

При реставрации и консервации картины икшианцы проявили себя во всем блеске. Зритель мог коснуться темное пятна в нижнем левом углу рамы. И немедленно до глубины души поражала истинная гениальность еще и икшианца, отреставрировавшего и спасшего гениальную работу. Имя этого икшианца было на раме: Мартин Буро. Это пятнышко, едва его коснешься пальцем, становится проекцией чувств — блаженство побега от той технологии, что произвела и Икшианскую Пробу. Буро восстановил не только картину, но и душу художника — зритель, приложивший палец, познавал, с каким чувством наносил Ван Гог каждый мазок. Все было поймано в этих мазках кисти, запечатлено с помощью человеческих движений.

Одраде так много раз, полностью поглощенная, простаивала перед этой картиной, что у нее возникало чувство, будто она могла бы сама ее заново воспроизвести.

Сейчас, на фоне обвинений Тега, Одраде припомнила, что она испытывала перед картиной, и сразу же поняла, почему память воспроизвела этот образ, почему картина до сих пор ее очаровывала. На короткое время она всегда чувствовала себя полностью человеческой, осознавала домики, как места обитания настоящих людей, осознавала неимоверную полноту живой цепи человечества, которое остановилось перед личностью сумасшедшего Винсента Ван Гога, остановилось, чтобы запечатлеть себя.

Тараза и Лусилла остановились приблизительно в двух шагах от Тега и Одраде. От Таразы попахивало чесноком.

— Мы чуть задержались, чтоб перекусить, — сказала Тараза. — Вы ничего не хотите?

Это был самый что ни на есть неправильный вопрос. Одраде высвободила руку из руки Тега. Она быстро повернулась и вытерла глаза манжеткой. Опять поглядев на Тега, она увидела удивление на его лице. «Да-да» — подумала она, — эти слезы настоящие!?

— Мне думается, мы здесь сделали все, что могли, — сказала Тараза. -Тебе пора двигаться на Ракис, Дар.

— Давным-давно пора, — ответила Одраде.

Жизнь не может найти разумных доводов для подкрепления этому, может быть источником пристойного взаимоуважения, если только каждый из нас не полон решимости вдохнуть в нее эти качества.

Ченоэ: «Беседы с Лито II».

Хедли Туек, Верховный жрец Разделенного Бога, испытывал все возраставший гнев на Стироса. Стирос, сам слишком старый, чтобы надеяться занять скамью Верховного Жреца, имел сыновей, внуков, многочисленных племянников, и перенес свои личные амбиции на свою семью. Циничный человек этот Стирос. Он представлял могущественное направление в жречестве, так называемое «научное сообщество», влияние которого было лукаво и навязчиво. Их отклонения были опасно близки к ереси.

Туек напомнил себе, что не раз уже бывали прискорбные и несчастные случаи — Верховный Жрец пропадал в пустыне Стироса и его единомышленников хватит на то, чтобы сотворить подобный несчастный случай.

В Кине был полдень. Стирос только что удалился в явном расстройстве. Стирос хотел, чтобы Туек отправился в пустыню и лично понаблюдал там за очередной вылазкой Шиэны. Питая подозрение насчет этого приглашения, Туек его отклонил.

Последовал странный спор, полный едких намеков, смутных ссылок на поведение Шиэны и словесных нападок на Бене Джессерит. Стирос, всегда полный подозрений насчет Ордена, сразу же невзлюбил новую настоятельницу Оплота Бене Джессерит на Ракисе, эту… как же ее звать? Ах, да, Одраде. Странное имя, но ведь Сестры часто принимают странные имена. Такова их привилегия. Сам Бог никогда не выступал против благодетельной основы Бене Джессерит. Против отдельных Сестер — да, но ведь Орден в целом был сопричастен к Святому видению Божию.

Туеку не нравилось, как Стирос говорит о Шиэне. Туек, в конце концов, цинично заставил Стироса остыть, заговорив с ним так, как подобает говорить в Святая Святых, пред высоким алтарем и образами Разделенного Бога. Призматические передатчики лучей отбрасывали тонкие клинья яркого света сквозь блуждающий аромат тлеющего меланжа на двойную линию высоких колонн, ведущих к алтарю. Туек знал, что сказанное в такой обстановке восходит непосредственно к Богу.