Геннадий Прашкевич - Великий Краббен (сборник)

Кто не знает, в чем тут дело, ни за что не догадается. Так вот просто бросать камень за камнем – никакого ответа. Ну, булькнет вода, ряска взметнется, но тут же затянет окно. Надо было тщательно прицелиться, надо было метнуть камень так, чтобы он точно попал в центр кочки, их много торчало посреди прудов. И если ты попадал удачно, со всех других кочек, как по сигналу, начинали сигать в воду крупные пучеглазые лягушки. Ряска вскипала, пруд оживал, вековечного сна как не бывало!

Галка смеялась, поглядывая на лягушек. Она их нисколько не боялась, а домой от поскотины вообще шла одна, не хотела, чтобы Серегины кореша видели их вместе. Серега и сейчас подумал: не хочет, чтоб над ними подхихикивали, вот и не пишет. Книгу прислала…

В общем, решил кое о чем напомнить Галке.

А поскольку моросил дождь и только что зацвела черемуха, Серега вложил в конверт крошечную веточку. Для запаха. Для петит фема Галки. Он ведь на нее не сердился. Только вот боялся, чтобы не забыла: под Таловкой старые пруды, там камыши под ветром, они шуршат, и утки над ними взлетают. Ему, Сереге, жалко, что он столько времени убил на изучение трех иностранных языков, было бы лучше, обойдись он родным, пойди в бригаду сразу после восьмого класса: бригадир бы к нему давно привык, смотришь, сейчас не понадобились бы «Плотничные работы».

Отправил письмо, сказал себе: не переживай, Серега, – ответит.

Но дождь моросил и моросил день за днем, и Серега, расстроившись, накатал еще одно письмо. Напомнил про воду в прудах, какая она темная – как в деревянной шайке. В воде отражается известняковый взлобок. Если присмотреться, на камнях можно увидеть что-то вроде шайбочек, на самом деле это не шайбочки, а разные вымершие окаменевшие организмы. Под Таловкой таких вымерших организмов было в древности огромное количество, но они, правда, все вымерли. И мы когда-нибудь вымрем, закончил письмо Серега. Книга книгой, но могла бы черкнуть пару слов, а то даже приехать в командировку от своей газеты…

Писал Серега от души, и на этот раз Галка ответила.

Он ее письмо долго таскал в кармане, хотел прочесть где-нибудь в одиночестве. Как назло, бригадир отправил его в птичник – чинить клетки, а там попробуй уединись, кругом птичницы, особенно Сонька Жихарева.

Только вечером, когда мать с отцом уснули, Серега вышел на крыльцо.

Верещал поздний кузнечик. Холода закончились, вот кузнечик и верещал, принял луну за солнце. Таловка лежала в сухой вечерней дымке, пускала в небо хвостики темных дымов. Корова мыкнет, взбрехнет собака. Серега устроился на ступеньке крыльца и вскрыл конверт. «Если бы ты учился, – писала рассудительная Галка, – то не торчал бы до сих пор в Таловке. У тебя талант есть. По письмам твоим сужу. Они у тебя такие, что хоть сразу отдавай в типографию».

Конечно, ни о чем таком Серега никогда не задумывался, но Галкины слова пришлись ему по душе. В конце концов, за плечами десятилетка, а сейчас он изучает «Плотничные работы». «На точильном станке Тч Н13-5». Вот только что это за Тч такой, да еще Н13-5? Стал читать письмо дальше и узнал, что про старые пруды у него особенно здорово получилось. Галка даже заплакала. Ей до сих пор жалко, как однажды, будя пруды от темной, вековечной спячки, Серега неосторожно вмазал камнем не по кочке, а по лягушке-неудачнице. «Ты, Сережка, сам можешь стать таким неудачником, – беспокоилась рассудительная Галка. – Ты зря не пошел учиться. У тебя здорово получается про камыши и пруды и про то, как я перед прогулкой напяливала на себя свитер, чтобы ты воли не давал рукам. Если бы ты писал «пшеничный» не через три «а», я бы показала твои письма одному настоящему писателю. Сейчас в городе любят такое читать: чтобы обязательно сельская избенка, а на стене прялки да иконы, ну, как у Белова там или других таких, и чтобы кто-нибудь из стариков плохо себя чувствовал, потому что дети разъехались и некому натаскать воды из речки…»

Серега вздохнул. Галка, конечно, много читает, но он тоже старается не отступать: недавно прочел «Бомбу для председателя» и еще что-то такое. И не надо никому показывать мои письма. И вообще Галка зря на него давит. Он вот как идет домой, то Сонька Жихарева, птичница, обязательно окликнет: «Давай, дескать, на площадку. Хорошее, дескать, дело – волейбол». Ну да, хорошее. Только на меня сильно не надавишь. Я как тот ванька-встанька, неваляшка. Его толкни, он до земли поклонится, спасибо, мол, но тут же выпрямится.

Из-за этого ваньки-встаньки Серега в детстве чуть не рехнулся.

Вроде большой уже был, а ударило однажды в голову: уложу Ваньку!

Если бы не Галка (они тогда жили в одном деревянном доме на две квартиры), он, Серега, может, и правда бы рехнулся. Этот ванька‑встанька попал ему в руки случайно, подарил его ему дядя Сеня, родственник. Серега, понятно, и раньше видел такие игрушки, но от своей очумел. Не он один, – все чумели от подарков дяди Сени. Например, бабке Шишовой дядя Сеня привез из города фонарь не фонарь, а что-то вроде ночника. Включишь его, и там в прозрачной жидкости начинают подниматься всякие серебринки. Хоть всю жизнь смотри. Бабка Шишова не спала всю ночь, так и проплакала перед ночником, потом приплелась к Сережкиной матери. «Ты, Фиса, помнишь, как война кончилась?» – «А чего? Помню». – «Я-то, – говорит бабка Шишова, – поняла, что война кончилась только когда мы лес перестали рубить».

Это правда. Когда мужиков позабирали на фронт, бабы дрова рубили рядом с Таловкой. Не повезешь издалека. До войны Таловка стояла прямо в лесу, а к Победе обосновалась на большом пустыре, все вокруг вырубили. Вот бабка Шишова и проплакала всю ночь, а игрушку дяди Сени упрятала в кладовую. «Плачешь да вспоминаешь. Зачем мне такая? И электричества чуть не на рубль нажгла».

А ванька-встанька был вроде гирьки: живот круглый, шеи нет, сверху круглая нарисованная голова, лакированный. Толкнешь, он качнется, прижмешь пальцем – лежит. А отпустишь, сразу вскакивает.

Вот Серегу и заело: уложить упрямого неваляшку!

Всякое придумывал: накрывал ваньку тряпкой, но ванька и под тряпкой вставал. Серега чуть не ревел, тайком, на цыпочках выходил из комнаты, незаметно подсматривал в щель между дверью и косяком. Нет, стоит ванька! Качает дурацкой головой, рот до ушей, уши нарисованные. Серега в тот месяц вконец запустил уроки. Однажды приснилось: лег ванька! Серега проснулся, приоткрыл глаз. Нет, стоит… С великого отчаяния раскрыл страшный секрет Галке Мальцевой, а она всегда была рассудительная девочка. «Он так устроен, – объяснила Сереге. – Он неваляшка по определению. Его нельзя уложить».

«Вот посинею, а уложу!»

«А моя мама говорит, что так поступают одни неудачники. – Галка никогда не врала, даже друзьям. – Мама говорит, что если что-то не получается у человека ну, скажем, три раза подряд, то еще разок попробовать можно, а вот если не получилось и десять раз, то на одиннадцатый пробуют только неудачники».