Иван Граборов - Гончая свора

2049 год. Ранняя осень. Он вспомнил, как шлёпал по здешним промозглым улицам – поцелую неспокойного моря этому городу, что безуспешно старался сбежать от него в скальный подъём. Вспомнил он и отчуждающую атрофию ставших плоскими людских отношений на фоне возвысившихся над ними стеклянных монстров, этих, всех как один, квадратных небоскрёбов, пестревших неоновыми огнями в зеркальной поверхности луж месячной давности и битых стёкол магазинных витрин. Он и сам тогда не сильно выделялся на общем фоне. Жалкая картина. Спасали визиты к красавице Сюррен, но и она вскоре уехала не попрощавшись. Наверное, она уехала искать лучшее место.

2050 год. Дождливая весна. Увидел вновь сестру, лежавшую в её изорванном платье у ограды дома: пустой взгляд, размазанную помаду, кровь, распластанные по земле волосы, такие же светлые как и у него. Как был он зол, как был не сдержан ей в обещаниях.

Жаркое лето того же года. Он избивает какого-то паренька, воришку, стащившего кошелёк у совершенно незнакомого ему прохожего. Избивает так сильно, словно миру наносит он эти удары, мстит ему за безразличие к бедам родных, за смерть всех кто был ему дорог.

Как глуп он был тогда.

Снежная зима, сменившая короткую осень. Он любил зимы, но эта была единственным исключением. Он увидел пожар: горящий родительский дом, себя, беспомощно рыдающего в тени семейного тиса, отцвётшего по осени, и красно-синие всполохи мигалок под вой сирен, заглушаемых криками, падением оплавленных несущих стен да шипением пожарных гидрантов. Поджигателей полиция так и не нашла, как не искала. Первым их нашёл он сам.

2051 год по Григорианскому и первый по новому календарю. Прошёл месяц или два после пожара. Ему вдруг всё и все опаршивели. Даже яблочный джисс по три четвертака за кружку не лез в сухую глотку. Это была почти собственная смерть, самовольное изгнание. Конец его для прошлой жизни и всякой нормальной жизни для него. Ничто уже не могло возвысить его или опустить ещё ниже. Он провалился в омут вечной скорби, сдавившей его сильнее хватки голодного полицейского пса. Библейское чистилище, как он его сознавал. Единственным оставшимся желанием, которое он лелеял, было убраться из страны. Куда-нибудь, куда ни Объединение, ни восточные не влезут, дорезая между собой остатки ещё не поделенных территорий обескровленной планеты во имя какого-то расчудесного будущего, которое никто из ныне живых, разумеется, ни за что не застанет. План был готов давно, но оставалось закончить только одно дело.

Последнее дело жизни.

Он вздрогнул от будто вновь пережитого, впил зубы в язык, и вернулся в настоящее. Простоял долго, но ничего вокруг не переменилось. По всем признакам выходит, что Тони Макбрайт, будучи владельцем этого поместья, дома отсутствует.

– Надеюсь ты приятель отложил пару тысяч бессмертных Франклинов на чёрный день, потому как этот день настал. – сказал он уставившись на дверь и по горькому ухмыльнулся словно сам себе. Давно он не видел столько денег.

Он подробнее оглядел преграду. Внешне угадывалась тройная противопульная сталь, но определить подлинную толщину составило труда – тонкие стенки плотно прилегали к выступающей облицовке. Мастер, ставивший дверь, постарался на славу. Видать место верное, как и уговаривались. Мысли о предпологаемом улове и скором свершении задуманного так и бомбардировали его мозг робкими эндорфинами, будто намекавшими, что стоит только рукой пошевелить и всё случится само собой.

Он бросил прохладный взгляд на правый край – петли с внешней стороны отсутствовали, как, впрочем, и ручка. Впрочем опыт настойчиво твердил, что это дверь, хотя лишь контраст по отношению к остальной части здания выделял эту безликую плиту. Ловкий приём: электронные замки с завязкой на подкожный имплант владельца – хит последних лет пяти в области охранных технологий.

Зажужжала длинная полоска молнии. Сначала в ход пошли извлечённые из рюкзака плоская отвёртка и укороченный гвоздодёр, которые, несмотря на всю тщательность с которой грабитель пытался поддеть край двери, не произвели на оный должного эффекта. Тогда он сменил тактику.

Достав растянутый резиновый пакет из внутренней подкладки, со странного вида порошком сиреневого цвета, он быстро вскрыл его и посыпал содержимое в дверные стыки. После – обильно выдавил остатки в подобие небольшого зазора у основания преграды. Порошковая гремучка с реакцией на резкий звук, подобный топоту. И тоже хит, но большей частью из среды тех, кто с подобных зажиточных граждан не прочь был смыть незримую ухмылку превосходства.

Он отошёл и сильно ударил пяткой о крыльцо. Зелёные пузыри образовались с шипением подгорелой яичницы, почти моментально вспухли и начали расширятся в диаметре прямо как шишки грибовидных мам-снарядов.

Взрыв получился сильнее, чем изначально планировалось. Дверь напрочь оторвало вместе с фрагментами мраморных ступеней, а горячие пары оплавленной стали взвились в небо холодной ночи, словно разрезая темноту струями волнистого света, который вовсе не освещал, но даже с расстояния трёх метров ощутимо грел. Выглядело несколько поэтично, однако ему некогда было любоваться подобным зрелищем. Ударная волна наверняка перебудила половину жителей близлежащих домов, хоть те и стоят не меньше чем в паре километров, а значит из Мидлсбро скоро нагрянут отряды Бобби, в сопровождении по меньшей мере взвода сапёров.

Он дотронулся до ещё тёплой дверной окантовки. Рукав куртки отогнулся, блеснул циферблат отцовских часов. Подложка с типовым изображением: орёл, якорь, два скрещённых меча, пояс листьев и английская корона – непременный атрибут старых наградных безделушек. Часы напоминали ему о многих забавных и многих достойных скорби историях. Отец любил рассказывать истории, но о своей войне – первой войне нью-континентальных блоков в конце двадцатых – так ни разу и не обмолвился на семейном ужине. Он хорошо помнил это его извечное протестантское добродушие к окружающим, словно то была норма негласного этикета. Приветливый с посторонними и нарочито строгий с близкими. Напиши так над дверью и сразу будет понятно, кто здесь живёт. Позднее он понял, что так отец выдерживал дистанцию. Его личная "формула" уединения и душевной гармонии. Характеры отца и сына никогда особо не находили точек соприкосновения. Ирония, но именно теперь, когда его не стало, их сходство легко бы угадывалось со стороны.

Обернувшись в сторону ворот и наполнив внутренности прохладным воздухом раннего октября, он скрылся в развороченном дверном проёме.

Вошедший дышал ровно, размеренно. Теперь в нём чувствовалась пышущая решимость и, вместе с ней, спокойствие умелого стрелка, выбравшего мишень. Подобного уж никак нельзя было сказать в этот момент о начальнике охраны особого вневедомственного отдела перспективных исследований Аттвуде Гаррингтоне, последние пять минут стремившегося выяснить причину пробоины в сегменте внешнего охранного периметра.