Алексей Корепанов - Зона бабочки

Жора вместе с деревенским молодняком ходил туда и видел сожженное для съемки колхозное поле с остатками пшеницы, на котором были расставлены фанерные силуэты танков (правда, катался там танк и настоящий — один-единственный), полуторки военных лет и окровавленные трупы, лежавшие вдоль лесной дороги. Однако же трупы при ближайшем рассмотрении оказались тряпичными куклами с опилками или, может, песком внутри.

В тот раз Жора был на съемках только зрителем, а несколько лет спустя довелось ему попасть в кадр, когда в Калинине снимали другой военный фильм — «Доктор Вера».

На площади Революции соорудили виселицы, где, по сценарию, немцы должны были казнить то ли партизан, то ли просто мирных жителей, а Жора стоял поодаль, в толпе, возле ограды мединститута. Денег за это не платили, а вот желающим изображать повешенных сулили по «трешке». Но нашлись такие добровольцы (даже и за целых три рубля!) далеко не сразу… Себя он потом, конечно же, в фильме не рассмотрел — толпу показывали издалека, общим планом и мельком, потому что народ там стоял в самой обычной одежде второй половины шестидесятых, а не в том, что носили в сорок первом…

Вот так поговорили они за обеденным столом, а потом занялись какими-то делами. А военная колонна в деревне так больше и не появилась — видно, вернулась другой дорогой.

Буквально через день-два вся деревня уже знала о том, что солдаты искали упавший где-то здесь разведывательный шар-зонд — конечно же, американский. Это преподносилось не как слух, а как совершенно точная информация. Откуда она взялась, никто понятия не имел. Да и кто знает, как рождается молва? «Людская молва — что морская волна» — нахлынула и все тут, а откуда пришла — бог весть. Самого этого шара-зонда никто ни в полете, ни упавшим и в глаза не видел, и как он мог долететь сюда из Америки, объяснить бы не могли. Впрочем, никто и не собирался объяснять. Вон, Пауэрса-то сбили аж над самым Уралом. Натовских баз вокруг страны хватало. А в конце пятидесятых, вспомнили местные, в лесу напротив того военного аэродрома, опять же, по слухам, поймали шпиона. И опять же, говорят, американского. Самолеты взлетающие-садящиеся — реактивные бомбардировщики — подсчитывал и фотографировал.

Так что мнение было единым: солдаты искали шар-зонд. Нашли или нет, об этом ничего определенного не говорили, но утверждали, что поиски вели в малиннике у ручья и весь малинник разорили. Стало быть, нашли — иначе зачем ягодное-то место разорять?

Что касается малинника, слухи оказались правдой, в чем Жора, Наташа и Серафима Ивановна убедились лично. Многие из деревни там уже побывали, вот и они тоже сходили.

Малинник был вырублен под корень, повсюду темнели следы раздавленных солдатскими сапогами ягод, и то тут, то там виднелись неглубокие квадратные ямки, вырытые, конечно же, солдатами. Жора объяснил Наташе и Серафиме Ивановне, что тут, скорее всего, брали пробы грунта, а значит, не простой это был шар-зонд, а напичканный какой-нибудь вредной химией…

«Вовремя ты оттуда укатила», — сказал Жора, а Наташа со страхом подумала, что нет, не вовремя. Наверное, шар-зонд был проколотый, если упал (а может, его подбили наши?), а на земле совсем сдулся, и она его не заметила за кустами. А химия-то из него и рассыпалась — вот отчего она потеряла сознание!

И вновь она решила ничего не рассказывать, а в Калинине сходить к врачу.

…Однако вернувшись в город, Наташа не вспоминала о своем здоровье. О здоровье вспоминаешь, только если что-то заболит, а у нее ничего не болело. И к врачу довелось ей пойти совсем по другому поводу, в женскую консультацию, когда появились кое-какие радостные и волнующие сомнения-подозрения.

Не подумала Наташа о шаре-зонде, и когда не случилось у нее традиционной осенней тяжелой простуды, и когда пропала сама собой большая родинка на левой груди. И потом, уже после родов (а родился у нее сын), и позже, горло не давало о себе знать, и вообще, ничего у Наташи не болело. Ну, разве что голова, как у всех женщин — временами…

Через много лет, когда Герман Гридин учился в восьмом или в девятом классе, а отец его жил уже с другой женой и в другом городе, мать рассказала ему эту историю о таинственном американском шаре-зонде с химикатами. Времена изменились, в газетах вовсю начали писать о разных загадочных случаях, и Герман, полушутя, высказал свое предположение относительно того зонда. Ни при чем, оказывается, тут был Пентагон, да и шар был вовсе не шаром.

Посмеялись, и больше об этом не говорили.

Воспоминания о необычном даре кружились в голове Германа, пока он шагал по асфальту к надвигающимся зданиям городской окраины. Не то чтобы он специально прокручивал в голове всю свою жизнь — такие воспоминания присутствуют у каждого человека как фон, в любой момент его существования. Совсем не обязательно скрупулезно перебирать каждое событие прошедших лет — оно все равно помнится, даже если ты не думаешь о нем. Даже не само событие — а знак. Память — набор знаков, готовых развернуться в подробную, с деталями, или размытую картину. Достаточно любой зацепки, чтобы фон стал передним планом.

Для Германа такой зацепкой оказалось само шоссе, копьем вонзавшееся в многоэтажный бок города. Воспоминания о даре так и остались фоном, а на передний план выступило совсем другое. Хорошо помнилось ему такое шоссе и такие дома — только асфальт тогда покрывали кровавые разводы и пятна дизельного топлива, и стены домов были черными от гари, и не было там ни одного уцелевшего стекла. И не пустое пространство простиралось над крышами домов, а вздымались горы, в которых так легко можно устроить засаду.

Давно это было, но — было…

Шоссе уже претендовало на то, чтобы называться городской улицей — поле справа превратилось в пустырь с вагончиком строителей и редкими штабелями бетонных плит, а слева ответвлялась от шоссе улица пошире: многоэтажки, киоски, приземистый супермаркет, автостоянка с десятком «жигулей» и иномарок. Обычный стандартный микрорайон, из тех, что успели еще кое-где появиться в конце восьмидесятых — начале девяностых, до развала Светлого Царства. Или Темной Империи — это уж кому что вбили в голову. Такие микрорайоны повсюду одинаковы — хоть в Брянске, хоть в Гомеле, хоть в Полтаве.

Обочина с засохшими комьями грязи сменилась тротуаром. Герман и так шел неспешной походкой человека, совершающего моцион (хотя была в этой походке постоянная внутренняя напряженность), а тут и вовсе замедлил шаг. Тянулись от столба к столбу троллейбусные провода, но не было видно ни троллейбусов, ни едущих машин. Проезжая часть пустовала, а вот по тротуарам ходили люди. Их было немного, как в любом «спальном» районе после массового утреннего исхода-отъезда на работу. Самые обычные люди, не обращающие на Гридина никакого внимания.