Алексей Корепанов - Зона бабочки

Пожалуй, нет. И вырезанных кадров не было — он успел заметить, как появлялись эти стены. Просто он теперь видит больше, чем обычный человек, — шаман ли тут постарался или зона, сейчас не имеет значения (хотя те листки с рассказом о «воронке Шеррингтона» могли быть именно подсказкой шамана). Может, он, Герман Гридин, всю жизнь заперт в тесной камере, но не видит ее, и она не мешает ему жить. А значит, нужно наплевать на эту камеру, убедить себя в том, что ее нет, — и она исчезнет.

Сосредоточиться и заняться аутотренингом. Нет вокруг никаких каменных стен!

И пистолет он просто выронил, поддавшись влиянию иллюзий. Правда, Ира говорила, что его могут не только выбросить отсюда, но и прибегнуть к мерам покруче, — но кто такая Ира? Ей просто зачем-то нужно, чтобы он как можно скорее добрался до цели, — вот она и стращает…

— Нет вокруг никаких каменных стен, — твердо сказал Герман вслух.

И это заявление не осталось без внимания.

Гридин увидел свет, словно перед лицом бесшумно открылось небольшое окошко. За окошком был все тот же подземный зал, и его почти полностью заслонила шакалья голова Анубиса. Один из богов древнего народа стоял перед самым оконцем, и Герман видел, как неестественно сияют глаза этого потустороннего существа — проводника души сквозь прижизненную тьму невежества в Дуат небесный [21] Загробный мир. .

Весы пропали, как и птицеголовый «писец богов» Тот. Другие участники загробного судилища тоже исчезли — или просто пересели подальше, растворившись в полумраке.

— Выслушай меня, пришелец, — сказал Анубис, не раскрывая пасти, словно был чревовещателем.

— Валяй, — согласился Гридин. — Только не надо убеждать меня в том, что я занимаюсь ерундой, и мне лучше попить где-нибудь пивка и топать туда, откуда пришел. Я такое уже слышал и уходить не собираюсь. Я должен сделать свою работу.

— Убеждать я тебя ни в чем не буду, — заверил Анубис. — Мы просто предлагаем тебе сделать выбор. Либо ты даешь слово, что покинешь наши края, и тогда я тебя выпущу из темницы. Либо так и останешься в ней. Мы не хотим перемен.

Герман усмехнулся, потому что ему вспомнилось одно весьма спорное утверждение: на этой земле никто не хочет перемен, кроме обделавшегося младенца; да и тот поорет, поплачет, а потом угреется и уснет…

— Я не знаю, о каких переменах ты говоришь, уважаемый, но повторяю. Возможно, ты меня не расслышал. Я из этих краев не уйду, потому что должен сделать свою работу.

Герман говорил самым безапелляционным тоном, поскольку был уверен: раз с ним начали вести переговоры, значит, не могут удержать его взаперти. И справиться с ним тоже не могут. Правда, с таким утверждением спешить все же не стоило.

— Дай слово, и я тебя отпущу, — словно не услышав его, повторил шакалоголовый.

«О, святая простота, — подумал Гридин. — Да мне это слово дать и нарушить — как два пальца об асфальт…»

Но все-таки никаких клятв ему давать не хотелось — мало ли что… «Солнце останавливали словом, словом разрушали города» [22] Из стихотворения Николая Гумилева. .

— Послушай, а ты и в самом деле бог Анубис? — спросил Герман, развлекаясь.

Потому что уже увидел то, чего не мог видеть шакалоголовый, не имевший глаз на затылке. На бога-то Анубис явно не тянул — он был не всеведущ, и не знал, что творится у него за спиной.

— Мы все прибыли сюда из-за небесной реки, — сказал Анубис. — Вы позвали нас, и мы появились.

— То есть мы поверили в вас, и вы сотворились?

— Нет, это мы поверили в вас…

«Абракадабра», — подумал Герман и сделал шаг в сторону, чтобы не угодить под пулю. Поскольку появившаяся в зале девушка Ирина уже целилась из пистолета в спину Анубису.

— Я жду твоего слова, пришелец.

— Да не дам я тебе никакого слова. Мне работать нужно.

Выстрел прозвучал как бы вполголоса. Анубис не упал, но глаза его тут же померкли, и он начал оплывать подобно свече.

Оконце растянулось во все стороны, как резиновое, и сверху хлынул свет. Гридин успел только перевести взгляд с продолжающего расползаться бугорка, что остался от шакалоголового, на замершую возле весов девушку — и световой поток навалился на него и понес, понес, понес…

Бороться с ним было бесполезно, Германа крутило и вертело, и он молча молил Бога о том, чтобы тот уберег его от столкновения с чем-нибудь твердым. Ему хотелось верить, что Бог находится в зоне покрытия, и услышит, и примет меры.

И тут раздался еще один выстрел, уже во весь голос.

— Герма-ан! — закричали со всех сторон, и от этого крика голова его словно взорвалась.

Все вспыхнуло — и померкло…

До подъезда оставалось совсем немного, когда передняя дверца приткнувшейся под липой серой иномарки приоткрылась, и оттуда высунулся лысоватый мужчина.

— Дмитрий Алексеевич, можно вас?

Зимин немного удивился, но покорно подошел и остановился перед выбравшимся уже из авто незнакомцем в светлых брюках и светлой же, в полоску, рубашке навыпуск. В машине сидел и курил еще один, тоже в светлом. Обоим было под пятьдесят. Кажется, этот автомобиль стоял здесь и тогда, когда Зимин только вышел из дому, направляясь в магазин. Да, точно, стоял, и о заднее колесо терся знакомый рыжий кот. Теперь кот развалился неподалеку, в песочнице на детской площадке.

— Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич, — сказал лысоватый. — Хотелось бы с вами поговорить. Если, конечно, не возражаете.

Зимин не успел еще произнести ни слова, когда незнакомец протянул ему какую-то серую «корочку». Не продемонстрировал в открытом виде, не выпуская из собственной руки, а вручил Зимину, дабы тот, не спеша, все прочитал и все уразумел.

Дмитрий переложил пакет в левую руку, а правой, не без некоторой смутной тревоги, молча взял удостоверение, зачем-то посмотрев по сторонам.

Это было именно удостоверение, судя по тисненому серебром слову. Зимин открыл его и увидел фотографию стоящего перед ним человека. С печатью. И стал читать, что там написано.

А написано там было совсем немного:

Федеральная служба безопасности

Российской Федерации

Сектор двадцать два

(Именно так было написано, не цифрами, а словами.)

Осипов

Владимир

Николаевич

Дата. Подпись. И еще одна печать, четкая, уверенная.

Первым делом Зимин подумал о своих переводах. В одном из них, уже отправленном в издательство, он написал: «Это был агент треклятой российской спецслужбы». Правда, в оригинале было еще круче: «fucking»; это американец в тексте так характеризовал своего противника. А вторым делом он подумал, что все это полнейшая фигня, и страх перед «органами» давно бы уже пора выдавить и забыть о нем навсегда.

Он вернул удостоверение Осипову Владимиру Николаевичу и задал вполне естественный вопрос: