Дмитрий Самохин - Цепные Псы Россы

Он почувствовал волну отвращения, подступившую к горлу. С трудом справился с собой. Главное, чтобы бойцы ни о чём не догадались. Солдаты, почувствовавшие дрожь в коленках командира, уже не бойцы, а свора трусливых шавок, годных лишь на отстрел. В ту же секунду Рудоу почувствовал, как чужая равнодушная сила коснулась его разума, пробежала по поверхности и покинула его. Цепной Пёс ощутил колебания и попытался прочитать неуверенного капитана. Только бы он ничего не почувствовал, да не сделал соответствующие выводы. Колеблющийся капитан — это уже приговор, прямая дорога в лишенцы. А, может, он сочувствует врагу, жалеет его. Перед глазами капитана всплыло лицо умирающего гореванского пацана, и встал ком в горле, не давая продохнуть.

— За мной! — взревел Рудоу и первым бросился по узкой улочке, уводящей в глубь гореванской столицы.

Он шёл вперед, не оглядываясь, чувствуя спиной пристальный взгляд Цепного Пса, идущего следом.

В трёх кварталах от высадки третьего рукава летианской армии вторжения они наткнулись на гореванских женщин в красных балахонах, стоящих полукругом лицом к появившемуся из-за поворота врагу. Только вот с лицами у них как раз и была беда. Рудоу не верил своим глазам, у них не было лиц. Ровная голая кожа, словно это и не лицо вовсе, а коленка. Кто-то стер им лица. И от них веяло такой жутью, что Рудоу, шедший первым, остановился и замер.

Восемь женщин в красных балахонах без лиц остановили продвижение летианского отряда. Бойцы выстроились рядом с командиром и, опустив оружие к асфальту, разглядывали невиданное явление. Никто из них даже не думал стрелять. Каждый вглядывался в белые ровные пятна кожи на месте лица и думал о своём.

«Плакальщицы» — подумал Рудоу, что-то он слышал о них, но вот память отказывалась выдавать заложника воспоминание.

Он пытался вспомнить, усиленно пытался, морща лоб, и ковыряя воспоминания, и всё это время вглядывался в безликое лицо Плакальщицы, стоящей впереди всех. Внезапно ему показалось, что гладкая кожа лица Плакальщицы пошла трещинами, измялась, точно папиросная бумага и изнутри проступили знакомые, любимые до боли черты лица. Рудоу не верил своим глазам, напротив него стояла его мама, старая страдающая мама, смотрящая с укоризной на сына-убийцу. Из её больших зеленых глаз катились крупные слёзы. Она плакала по жизням, отобранным её сыном, и по его загубленной судьбе.

Внезапно холодная острая мысль пронзила его разум: «Что я делаю? Зачем все эти смерти? Зачем убивать гореванов? К чему лить всю эту кровь? Они же такие же люди, как он, как Медведь и Комар. Почему они должны уничтожать гореванов? Если гореваны не такие как летиане, разве это повод их ненавидеть»

И Рудоу стало так тошно и больно, что он выронил автомат, клацнувший об асфальт приговором, и опустился перед Плакальщицами на колени. В этот момент мир вокруг для него перестал существовать. Ни осаждённого гореванского города, ни нарастающего грохота боя, ни братьев по оружию, стоящих рядом, ни Цепного Пса, прячущегося где-то за их спинами, ничего этого не было. Он видел перед собой только глаза своей матери. И из этих глаз ушёл укор и осуждение, появилось понимание и прощение.

Рудоу почувствовал, что больше так не может. Он не будет больше убивать гореванов. Он не может больше убивать своих братьев, ведь он такой же гореван, как и они. Он почувствовал волну стыда, накрывшую его. Стыда за всех убитых гореванов, начиная с того первого мальчишки, и откуда-то издалека, извне пришло понимание, что он прощён. Ему отпущены грехи. И стало так покойно и красиво на душе, что Рудоу заплакал от счастья.

Он не видел своих солдат. Они стояли возле него на коленях со слезящимися глазами и посветлёнными лицами. Раскаявшиеся и прощённые. Каждый из них видел в лицах Плакальщиц родных, любимых женщин, оставленных далеко позади.

Всё изменилось, когда Цепной Пёс вышагнул из-за их спин. Вихрь разрушения пролетел по их сознаниям, грубо сдёргивая пелены наваждения. Солдаты увидели, что напротив них стоят безликие гореванки, держащие перед собой карикатурные маски на их любимых. Плакальщицы потешались над ними. Жуткие фурии, пытавшиеся одурманить их, околдовать и убить.

Солдаты подхватили выроненное оружие и открыли огонь. Пули порвали красные балахоны. Пули испортили прекрасные безликие лица. Летианские бойцы расстреляли Плакальщиц, лишенных Цепным Псом возможности сопротивляться.

Не стрелял только Рудоу. Он продолжал стоять на коленях. Он всё ещё видел перед собой плачущее в миг состарившееся лицо матери.

Цепной Пёс тоже видел это. Он подошёл к стоящему на коленях капитану.

Рудоу почувствовал, как тьма надвинулась на него. Он понимал, что это всё, но не было ни страшно, ни больно.

Последнее о чём он успел подумать: «Зачем всё это? Почему всё устроено так нелепо?»

— Ты видел куда они пошли? Ты точно уверен? Или у тебя после вчерашнего чертики перед глазами пляшут? — раздался насмешливый голос.

И дружно грянул хохот.

Говорили в соседней комнате за кирпичной обшарпанной стеной с выцветшей надписью «Пиццерия Дуче» и блеклым рисунком: пухлой рожей толстяка в поварском колпаке с большой поварешкой на длинной ручке. Кто-то подрисовал повару закрученные по-гусарски усы и зачеркнул крестиками глаза.

Дизель замер напротив под перевернутым столом с отломанными ножками на песке, вперемежку с каменным крошевом и стеклом. Он целился из автомата в дверной проем, ожидая появление гостей, застыл в напряжении и не шевелился. Рядом с ним лежал Таус Мыу в обнимку с автоматом.

Они не случайно выбрали это место. С двух сторон их укрытие прикрывали горы мусора и ломанной мебели, так что если не приглядываться и не искать, их и не заметить.

— Я точно видел, как гореван с каким-то мужиком сунулись в эти руины. Руку на отсечение даю, сюда и вошли, — словно оправдываясь, сказал вязкий густой бас.

— А мужик то что? Что за мужик то? — продолжал насмехаться другой. — Гореван или что?

— Да какой гореван. Гореваны они все тонкокостные, стройные, спортивные, они же животные твари, им охотиться, питаться надо. А тут амбал такой, в плечах такой, мощный.

— А может это любовники, и они друг дружку ядрят по-жестки, а мы им тут на супружеское ложе сдрасьте пожалуйста.

Эти слова вызвали новый приступ хохота.

Дизель нахмурился, зубы сжал крепко, чтобы не выматерится от души, вот сволочи, зла на них нет, так и хочется положить тут всех до одного.

— Да, нет. Не может быть. Хотя… — задумался обладатель баса, — Кто их знает этих гореванов, у них все не по-людски. Может и друг дружку.

Голоса удалялись. Можно перевести дух. Расслабиться ненадолго. Надолго им не дадут. И глот же дернул Тауса пристрелить то чудовище, что накинулось на него возле затопленной площади. Дизелю тогда туго пришлось, но он знал что справится. Подумаешь тварь клыкасто-шипастая, мы и не таких тварей видели. Сильная конечно, собака, и бешенная. Только Поль Кальянов ей не по зубам, а Таус дрогнул нервом и поспешил. Стрелять ни в коем случае нельзя было. Они и так наследили, устроив побоище, когда на них напали костяные, но это было далеко от центра старого города, их могли и не услышать, к тому же они довольно прилично удалились от разбитого «Охотника». Но тут в центре города палить по чем зря, привлекать стервятников, да шакалов.