Евгения Федорова - Вселенская пьеса. Дилогия (СИ)

Фердинанд Порси тоже неплохо показал себя в прошлый раз тем, что выжил, хотя он и не знал, что делать, но вытянул счастливый билет и это его второй полет. Его руки уже не дрожат, мужчина уверенно вбивает в компьютер вектора взлета. Он тоже справился с собой, хотя мне кажется, что их обоих вдоволь намучили ночные кошмары, в которых раз от раза все повторялось.

А вот сидит Рик. Этот — вообще отдельная история. Он похож на пианиста, на мастера виртуоза, который только и ждет, когда же в зале, полном аплодисментов, воцарится долгожданная тишина. Он выжидает, чтобы начать с пламенного аккорда, который растревожит чужие души.

Сейчас в рубке больше никого нет. Два пилота, навигатор, связист. Никаких специалистов по контактам на корабле не предусмотрено, никаких медсестер, врач на корабле один, зато есть кок. Сколько мы летали на Вороне? Ни разу у нас в команде не было повара. Мы ели вкусную, но одинаковую еду из пакетов, быстро надоедающую в замкнутом пространстве корабля. Мы позволяли себе оттянуться лишь в те часы, когда Ворон приземлялся на планеты. Тогда мы первым делом бежали перекусить в местные рестораны, и самым несчастным человеком во Вселенной становился вахтенный, тот, кто должен был остаться на крейсере. Я помню, как он провожал нас, веселых и готовых к отдыху, и как встречал равнодушным взглядом человека, лишенного всего. Понимая это, я всегда заказывал еду с собой и вдоволь веселился, когда передавал вахтенному пакет и видел его лицо, счастливое и недоверчивое одновременно. Ну а теперь — несомненная роскошь — у нас был кок.

Я внезапно вспомнил, как ворчал Родеррик Стерт по поводу нашей еды из запаянных контейнеров, тюбиков и банок; как он каждый раз брюзжал, что ему не хватает свежесваренного кофе и только что выпеченного круассана, как он хочет коре ягненка или острые баварские сосиски на гриле. Неприхотливость в еде — вот к чему мы привыкли, а тут повар!

— До взлета одна минута.

Вот ведь как, о чем люди думают перед одним из самых ответственных моментов в жизни. Ведь такое не часто бывает, а я думаю о поваре и еде. Да нет, я, в общем-то, не голоден и не нервничаю. Корабль кажется мне понятным, хотя немного смущает новая голосовая отдача команд. Мне не нравится говорить со Шквалом, потому что в нем нет души. В нем лишь бездушный компьютер, а у Ворона было сердце.

— Десять, девять…

— Связь с центром отключить.

— Зачем? — глупо спросила Кортни.

— Выполнять, — все так же сдержано велел я.

Девушка вздрогнула, словно я ударил ее. Первый мой недочет: о том, что должно быть стопроцентное повиновение, надо было говорить раньше. Теперь поздно, но, надеюсь, эти люди достаточно доверяют мне, чтобы не подвести.

— Три, два, один…

Натужно взвыли двигатели. Корабль пошел вверх гораздо тяжелее, чем шел десять дней назад Эверест, но он поднимался ровно, со всей своей боевой мощью и представительной красотой настоящего боевого корабля. На таком не стыдно было бы и перед носом Сатринга проплыть! Он бы оценил.

— Рик, крен, компенсируй.

— Сам вижу.

Не по уставу совершенно. Какая же субординация была на Эвересте! Хочу ли я того же? Да ни за что! Мне предстоит подружиться со всеми этими людьми. Кроме одного. Одной.

— Курс 8-19-36. Придерживаемся?

— Да.

— Высота триста метров. Полет нормальный.

— Капитан, Центр запрашивает, почему мы отключились? Я правильно поняла, связи с рубкой нет, они не слышат, что здесь происходит?

— Да.

Я взялся за рули.

— Второй пилот — не вмешивайтесь. Следите за показаниями приборов, о превышении показаний докладывайте. Порси, фиксируй курс, докладывай о критической высоте. Не дайте нам разбиться, ребятки! Шквал! Открыть носовые щиты.

— Да, капитан, — отозвался корабль равнодушно.

Медленно сдвинулись створки, и я увидел мутную пелену облаков.

— Зачем, Доров, все равно пойдем по приборам, облачность покажет тебе поверхность, только когда мы воткнемся в нее, — встревожено напомнил пилот.

— Так надо. Рик, готов?!

— Так точно!

— Внимание! Боевые учения. Внимание! Боевая готовность! Занять свои места! Ждать дальнейших указаний!

Я взглянул себе под руки и выдохнул:

— Погнали!

Совместное управление — вещь сложная. Маневрирую я, изменяя движение корабля, бросая его из стороны в сторону, задача Рика скоординировать двигатели так, чтобы мы не рухнули при резких поворотах. Один тут просто не в состоянии справиться.

— Вверх, — я подал максимальную мощность на двигатели и выбрал на себя рули. Взвыли, словно бешеные, турбины. Я ощутил на мгновение перегрузку на вскидку в десять — двенадцать «же» и тут же сработали системы внутренней гравитации, защищая нас от нежелательных воздействий.

Ну, хоть эта часть корабля в полной норме, хотя и запаздывает немного. Посмотрим, что дальше.

— Высота три шесть тысяч семьсот.

Я положил корабль на правый борт и сразу заложил вверх. Едва ощутимо продолжало тянуть в сторону, но Рик мигом убрал остаточный эффект — Шквал порхал в наших руках, словно был пушинкой.

Вниз и сразу в сторону. Я ничего не вижу — только облака.

— Критическая высота триста! — завопил Порси.

И вверх!

Мы задрали нос, звук двигателей, почти полностью стихший, нагнал нас, обрушился страшным грохотом.

Вверх! Вверх!

— Левый первый тяговый перегрев, — негромко отрапортовала Натали.

— Подключить охлаждение, — отозвался я.

Нас все тянуло вверх, и там, на самой границе атмосферы я сделал то, что делать не советую никому: увел машину из вертикального движения в горизонтальное. В одно мгновение.

Взвыла сирена.

— Шестерка заглохла! — настойчиво сообщила Натали. — Нагрузка сто восемнадцать, предельная! Все показатели по красным зонам! Выравнивай.

Но я не выровнял. Мы падали с ускорением всех четырех маршевых двигателей по спирали из-за того, что один из маневровых вышел из строя.

— Отключай! — приказал я.

Корабль пошел ровнее — это Рик вырубил еще один маневровый, чтобы не было противотяги. Курс перестал извиваться, но мы все еще падали.

— Полная мощность на маршевые, выбирай машину!

И я снова задрал нос, давая возможность кормовым двигателям остановить падение.

— Все системы перегружены!

— Ну, давай же, вытягивай, — прошептал я себе под нос и корабль, словно послушавшись, остановил падения и ощутимо пополз вверх.

— Учения закончены. Все свободны. Выход на орбиту по плану. Механикам — срочно устранить неисправность маневрового. Всем спасибо.

Я откинулся в кресле, погладил левый руль. Странный жест, вызванный подсознанием, будто оглаживаю скакуна, который только что удачно перемахнул пропасть, спасая своего седока. Имена эта благодарность к неодушевленной машине, чувство притяжения с механизмом, и делает меня капитаном. Я понимаю корабль, он понимает меня…