Михаил Ахманов - Ответный удар

В ближайшие годы он пережил пару нашествий Батыя на Русь, штурм и разгром Киева, Ледовое побоище и несколько мелких войн и стычек, кончавшихся сотней убитых, спаленным дотла селением и пленными, угнанными в рабство. С течением лет пообвык, притерпелся к трупам и крови, пожарам и перманентному разорению, посетил Святую Землю, где крестоносцы бились с сарацинами, наведался в страны Европы и основал несколько баз в ганзейских городах, как наиболее миролюбивых и спокойных. Теперь он был Твердиславом из Новгорода, торговцем воском и пенькой, гамбургским купцом Куртом Зее, Петером Альбахом, владельцем канатной мастерской в Антверпене, а еще держал ссудную контору в Гданьске под именем Фалька Медный Грош. Плоть земного человека сделалась ему привычной, как и земные пейзажи и виды городов – Венеции и Дамаска, Гранады, Каира и Парижа, Шанхая, Самарканда, Рязани и Константинополя. В каждом он прожил какое-то время и обзавелся связями, но ни друзей, ни возлюбленных не обрел. Он был одинок – пылинка из чужого мира, заброшенная в пески земного человечества.

Отлетали в прошлое десятилетия, и наконец пришел к исходу немирный тринадцатый век; начался четырнадцатый, и с ним – Столетняя война. Так назовут ее в будущем и скажут, что бились в ней французы с англичанами, ужаснутся временам Жакерии, прославят подвиги Жанны д'Арк и великих рыцарей, Чандоса и Эдуарда Черного принца, Бертрана Дюгесклена и Родриго де Вильяндрандо, Грессара и Бедфорда. Но Изгой, наблюдавший те события воочию и не в одном регионе земли, полагал, что война продлилась дольше века и захватила все державы на Евразийском материке. Поляки и русские сражались с Тевтонским орденом, Дмитрий Донской – с Мамаем и Тохтамышем, Тамерлан захватил Персию, Кавказ, Месопотамию и Сирию, турки-османы Баязеда дошли до Дуная и венгерских границ, в Поднебесной владыки новой династии Мин резались с монголами, в Японии и Индии бушевали гражданские войны, звенело оружие в Испании и Шотландии, в Германии и Италии, Швейцарии, Богемии и Скандинавии. Войнам с жуткой регулярностью сопутствовали землетрясения и наводнения, ураганы, ливни, нашествия саранчи, глад и мор; чума и холера уносили миллионы жизней, и на обезлюдевшей земле оставались только крысы, воронье и волки. Покой и мир был лишь на кладбищах, да и то не всегда.

Страшное время! Но цивилизация все же двигалась вперед, земное бытие не иссякало, а местные автохтоны, проявляя высокую адаптабельность, выживали и даже плодились и размножались несмотря на постигшие их беды. То была упрямая, хищная, жадная, но многообещающая раса! При всем своем несовершенстве люди нравились Изгою. Он понимал, что из их недостатков проистекают достоинства: так, например, жадность и тяга к богатству подстегивали прогресс, гордость и упрямство были источником храбрости, а та порождала самопожертвование. Долгие годы он изучал людей, анализируя их прошлое и настоящее, пытаясь представить будущее с помощью деинтро, спрятанного в его корабле; он рассматривал и оценивал их мотивы, желания, мечты и то, что они считали разумом и своей духовной жизнью, учился понимать их и правильно предсказывать реакцию общественных структур и отдельных личностей. Это было тонкое искусство; совершенствуя его, он постепенно становился человеком. Правда, по-прежнему одиноким: даже те великие умы, которым он открывал свою сущность, не могли ее постигнуть, полагая, что встретили ангела или посланца дьявольских сил.

Началась эпоха Возрождения, и время двинулось вперед быстрее. Поторапливая его, Изгой занялся рядом проектов: открыл мастерскую в Нюрнберге, где делали механические часы, дал несколько сотен талеров на первую типографию в Майнце, подкинул идею летательного аппарата одному флорентийскому художнику, а молодого моряка из Генуи снабдил собственноручно начерченной картой, изображавшей заокеанские земли. С этим мореходом он отправился на запад в трюме утлой каравеллы в обличье простого матроса Хуана Альвареса. Ему казалось, что первый поход за океан – слишком серьезное мероприятие, чтобы оставить его на произвол судьбы, а генуэзец, хоть и был редкостным упрямцем, все же нуждался в ментальной поддержке в минуты отчаяния. Так ли, иначе, они достигли островов у побережья Америки – точнее, пока безымянного континента, который, как надеялся Изгой, будет колонизирован в ближайшие столетия. Колонизация пошла такими темпами, что в шестнадцатом и семнадцатом веках пришельцы выбили исконных обитателей чуть ли не под корень, а тех, кто еще остался жив, оттеснили в дремучие леса и прерии. Место, однако, не пустовало – индейские охотничьи угодья сменились плантациями табака, какао и сахароносных растений, а из Африки стали завозить рабов.

В восемнадцатом веке прогресс пошел еще быстрее: был открыт закон сохранения материи и седьмая планета Солнечной системы, названная Ураном; кроме того, освободились заокеанские колонии, а список изобретений пополнили громоотвод, железная дорога, карандаши с графитовым стержнем и демократические идеи. Последние отозвались в Европе очередной большой резней: там, под лозунгами liberte, egalite, fraternite [27] Libcrtc, egalite, fraternite – свобода, равенство, братство (лозунги Великой французской революции). , поборники свободы рубили головы аристократам, а заодно друг другу. Эта кровавая вакханалия продолжилась и в следующем веке, когда Изгой под видом мелкого чиновника отправился в поход с Наполеоном – сначала в Египет, потом в Испанию, Италию и Австрию и, наконец, в Россию. В этой огромной северной империи он задержался до конца столетия, обосновавшись на Урале в качестве владельца рудника и совершая вылазки то в западные страны, то на восток континента, то в Африку или Америку. Всюду, а особенно в Европе, он видел признаки цивилизации, вздымавшейся как на дрожжах и порождавшей телеграф и телефон, двигатель внутреннего сгорания, динамит и пулемет, спиритизм и теорию прибавочной стоимости. С одной стороны, прогресс был бесспорен, с другой – добром это кончиться не могло: новые идеи мирового господства и социального равенства, вкупе с динамитом и пулеметом, были дьявольской взрывчатой смесью.

На время Первой мировой войны и русской революции Изгой перебрался в тихую Австралию. Находиться в гуще событий, виденных уже не раз, не было смысла, а рисковать он не хотел, так как не только идеи были новыми, но и оружие, которым они внедрялись. Ни ментальный дар, ни перемена личин, ни телекинез не защищали от случайной и мгновенной смерти, от пули снайпера, от взрыва мины, от пулеметной очереди. Он не боялся ран, если сохранял контроль над телом и если не было необратимых повреждений мозга, но кто мог это гарантировать? С развороченным черепом он будет мертв, как самый обычный землянин; лишившись сознания от болевого шока, истечет кровью, а попав на минное поле, погибнет, разорванный в клочья. И потому Изгой сидел в Австралии, принимая облик то старого фермера Пита Джонса, то юного Клайва Тиррела, изучавшего журналистику в университете Канберры. Эта профессия была многообещающей: согласно прогнозам деинтро, до появления теле– и радиосетей оставались считанные годы, после чего влияние средств информации на власть неизмеримо возрастет.