Чарльз Ингрид - Несущий перемены

– На твоем месте я бы спас все, что смог, – ответил он. – Вряд ли бы моя смерть принесла тебе больше пользы.

Волан скрестил ноги и придвинул к себе стакан с напитком. Морщины на его лице обозначились резче.

– От тебя пахнет листьями тара – эти деревья здесь не растут. Полагаю, ты был в старом Доме, чтобы полюбоваться моим позором.

– А ты опозорен, Волан?

Спина деда, которую он помнил прямой, как палка, за последние годы сгорбилась. Волан больше не мог гордо распрямлять плечи, но он вскинул голову, выпятив подбородок.

– Нет. Я построил Дом своим потом и кровью своих рук, когда меня еще едва можно было считать взрослым. Мой бахдар и мускулы помогли мне занять пустую нишу в Звездном доме. – Он сделал глубокий вдох, смягчая внезапно участившееся дыхание. – Никто не помог мне ни возвыситься, ни… пасть.

За последние сто пятьдесят лет истории чоя было создано совсем немного новых Домов.

Волан со своим поступком прочно вошел в историю. Никто не помогал ему – и это входило в испытания, которые требовали достичь всего самому. Но Палатон не мог поверить, что никто не протянул ему руку в беде. Палатон не стал спорить с дедом, но почувствовал, что тот просто отказался от помощи – так же твердо, как отрекся от дочери и внука. Палатон задвигался в кресле.

– Я пришел узнать, не хочешь ли ты оставить себе доску с ее памятника.

Выражение лица Волана еле заметно изменилось, уголок рта дрогнул.

– Они сломали его?

– Да, они расчищали место.

– Они должны были оставить все крыло – это входило в условия контракта, – казалось, Волан был поражен. Он помолчал и заметил: – Я думал, что сделал все возможное, – и глубоко вздохнул. – Оставь доску себе – у тебя осталось немного памяти от матери.

– Мне нужно больше, – возразил Палатон.

– Что?

– Я хочу знать, кто мой отец.

Волан отвернулся, помрачнев.

– Она так и не сказала мне.

– Но ты должен был догадаться.

– Я потратил состояние, пытаясь подтвердить свои подозрения, и ничего не нашел, – Волан отвел глаза, как будто не желая встречаться взглядом с Палатоном.

Он обнаружил достаточно, чтобы отослать Палатона подальше от Дома, отправить в школу Голубой Гряды, навечно отдалить от себя, дать возможность познать успех или поражение в качестве тезара. Сила и слабость всех тезаров состояла в том, что они приобретали и больше, и меньше, чем их Дома. Волан был готов разделить его успех или отвернуться в случае поражения.

Палатон облизнул губы, прежде чем произнести с трудом:

– Тогда скажи, что же ты подозревал.

В комнате повисло молчание. Волан протянул руку и нажал кнопку, изменяя угол наклона спинки кресла. Наконец он произнес:

– Я хотел унести свою тайну в могилу. Но я не предвидел, что Паншинеа сделает тебя наследником. Ради этого и ради всей Чо я должен поделиться с тобой маленькой толикой истины, известной мне – потому что Паншинеа уничтожит тебя, если обнаружит все, а ты останешься в неведении. Я не позволю Паншинеа уничтожить последнего из рода Волана! – его голоса оборвались с дрожью, но Волан начал вновь: – Мы не были отдельным Домом, но всегда входили в Звездный дом, были торговцами, если не королями среди торговцев – наш род был чистым и сильным на протяжении двух тысячелетий! Я говорю тебе о том, что ты уже знаешь, только чтобы напомнить, почему преступление твоей матери уничтожило мою любовь к ней. Было много слухов о том, что твоим отцом стал я, но твоя мать никогда бы не допустила этого, да и я бы не пошел на такую мерзость. Но я был готов поддерживать эти слухи, только бы не выдать правду. Она уехала из дома в девятнадцать лет, уже довольно известной начинающей мастерицей – уехала учиться в Мерлон. Учеба была рассчитана на полгода, ей полагалась стипендия и свобода совершенствовать свою технику, она была юна и наслаждалась своим талантом. Я гордился тем, что выбор пал на нее. Теперь этой школы не существует, – брови Волана сошлись над переносицей. – Я уничтожил ее потому, что она вернулась домой беременной и отказалась назвать имя твоего отца.

– Это был один из учеников? – Палатон подался вперед, впитывая каждое слово, каждый оттенок голосов деда.

– Нет, и даже не один из учителей. Ответ казался таким очевидным – и все-таки неверным. Треза стойко вынесла мой гнев, хотя я видел, что она сама испугана. Даже после того, как тебя отослали в школу, а затем в Голубую Гряду, даже после того, как ты приобрел известность как пилот, она не открылась мне. Только после ее… ее смерти я начал понимать – не простил ее, но понял. Она не просто не хотела сказать мне – она не могла этого сделать, – Волан закашлялся. – Она запуталась и попыталась разобраться во всем сама, так, чтобы поведать тебе об этом десятилетия спустя. Но когда все было кончено, усилия настолько измучили Трезу, что она впала в безумие, ее мозг затуманился. И она убила себя.

– Но к тому времени ты начал догадываться, – перебил Палатон. – Ты настоял, чтобы я прошел испытание, а она этого не хотела.

– Она была сильной и хотела быть там, чтобы защитить тебя, – Волан взял стакан и отпил из него, и шумный глоток прозвучал гулко и отчетливо в тихой комнате. Трясущейся рукой он поставил стакан обратно. – Мое подозрение не могло быть верным, но доказательством ему стала… сама твоя мать. – Он приложил руку ко лбу, потирая старческое пятно над бровями. – Смятение, которое царило в ее душе, запрещая знать или рассказать истину, было доказательством. Такое мог сделать только бахдар, однако ни один из чоя не решился бы применять его таким образом, – глаза Волана ярко вспыхнули. – Мы уничтожили Огненный дом за эти способности.

– Или считали, что уничтожили, – Палатон выпрямился, решив, что услышал достаточно.

– Геноцид – страшное дело. Вряд ли Дома гордились им. Он не упомянут в нашей истории, но кое-кому из нас пришлось его пережить и запомнить. Если был уничтожен даже весь Дом, чоя из него могли выжить. Страх, заложенный в нас, передавался из поколения в поколение. Мы тщательно следили за чистотой рода, и было немыслимо знать, что Огненный дом запятнает его. Да, других доказательств у меня нет – их не было даже тогда, когда Прелаты испытали тебя, и твой бахдар оказался таким сильным… какого не было ни у кого.

Он откашлялся, но лицо его осталось спокойным – лицо глубокого старца, который пережил много бед и выстоял.

– Прелат подарил мне надежду и взял деньги за твое спасение. Он был сильным чоя, и не только своим влиянием – его бахдар горел ярче, чем у остальных. Он убедил меня, что Вездесущему Богу будет жаль потерять тебя. Я послушал Риндалана, пренебрег желаниями твоей матери и отослал тебя учиться.

– Риндалан? Выходит, он знает? – Палатон вскочил, не в силах примирить воспоминания своей юности с этими словами – никто не мог бы забыть встречи с Риндаланом.