Дэвид Вебер - Пепел победы

— Но, сэр Томас… — начала было она. Первый космос-лорд остановил ее взмахом руки.

— Я не собираюсь давить на вас, тем более что адмирал Мэнкок из Медицинского департамента ни за что не позволит вам вернуться в строй раньше, чем через три-четыре месяца. Мне просто хотелось, чтобы вы подумали. Хотя бы о том, что ваше нынешнее положение дает вам гораздо больше возможностей распоряжаться собственным будущим, чем прежде.

— Я… — Хонор умолкла на полуслове и пожала плечами. — Наверное, вы правы, сэр Томас. Мне просто не пришло в голову рассмотреть свое положение в таком ракурсе.

— Не сомневаюсь, вы все равно оценили бы его верно, но я хотел обратить на это ваше особое внимание.

Первый космос-лорд сделал паузу, и Хонор уловила в его эмоциях некое подернутое налетом грусти, но возбужденное предвкушение. Он повернулся, вновь бросил взгляд на город и глубоко вздохнул.

— Помимо всего того, что мы уже обсудили, есть еще один вопрос, который я хотел затронуть, когда приглашал вашу светлость к себе.

Капарелли снова повернулся к ней всем корпусом, и она подняла брови в вежливом вопросе.

— Вчера я приказал приступить к выполнению операции «Лютик», — тихо сказал главнокомандующий.

Леди Харрингтон поймала себя на том, что напряженно выпрямилась в кресле. Она прекрасно знала, о какой операции речь, ибо приложила руку к ее разработке и вместе с Элис Трумэн отрабатывала на тренажерах различные варианты ее проведения.

— Элис Трумэн отбывает на звезду Тревора на следующей неделе, — спокойно продолжил Капарелли. — Ко времени вашего возвращения на Грейсон Восьмой флот должен быть готов к выступлению. На данный момент нам представляется весьма вероятным, что хевы планируют нападение на Грендельсбейн, и мне пришлось значительно усилить оборону станции. В принципе нами достигнута концентрация сил, соответствующая плану операции. Некоторые ЛАК-крылья подготовлены не так хорошо, как хотелось бы, но…

Он слегка пожал плечами, и Хонор ощутила печаль, какую испытывает любой командир, вынужденный посылать своих подчиненных навстречу смертельной опасности.

— Понимаю, сэр, — эхом откликнулась она, вспомнив лично знакомых ей мужчин и женщин, служивших на задействованных в операции «Лютик» кораблях.

О Скотти Тремэйне и Горацио Харкнессе. Об Элис Трумэн. О Рафаэле Кардонесе, командире одного из НЛАКов группировки Трумэн, и Красном контр-адмирале Алистере МакКеоне, командире одного из дивизионов. Страх за многих и многих друзей и соратников, каждый из которых мог не вернуться с рискованною задания, болью пронзил ее сердце.

— Спасибо, что сказали мне это, — сказала она. — Раньше я не задумывалась над тем, насколько труднее посылать людей в бой, если ты сама не можешь идти вместе с ними.

— Да, к этому трудно привыкнуть, — согласился он, снова переводя взгляд на город. — Вот я сижу здесь, в прекрасный летний полдень, — Капарелли подбородком указал на синее небо, — а сотни тысяч мужчин и женщин готовятся к смертельному бою, потому что в этот бой их послал я. И все, что в конечном счете с ними произойдет, будет на моей совести. А я, находясь здесь, в полной безопасности, совершенно бессилен и ничем не могу повлиять на их судьбу.

— Не знаю, сколько вам платят, сэр, — покачала головой Хонор, — но этого все равно недостаточно.

— Ваша светлость, никому из нас не платят достаточно, но, как говорится, «кто шуток не понимает, пусть штаны не снимает».

Боцманская шутка в устах Первого космос-лорда застала Хонор врасплох, а его усмешка — надо же, разыграл ее как школьницу! — лишь усугубила смущение. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы напустить на себя суровый вид и сказать:

— У меня, сэр Томас, тоже нашлось бы в запасе несколько матросских поговорок, и не уверена, что все они придутся вам по вкусу.

— Ну и ладно. Меня это не удивляет. Мне не привыкать. Похоже, мало кто понимает, какой я в действительности славный и простодушный малый.

— «Славный» и «простодушный» — совсем не те эпитеты, которые приходят на ум первыми, когда задумываешься о вас, — строго сказала Хонор и, когда он снова рассмеялся, добавила: — Однако мне все же хотелось бы пригласить вас на маленькую вечеринку, которую мы с матушкой собираемся устроить перед отбытием на Грейсон. Совсем скромную, не более чем на двести-триста персон. Ее величество обещала быть. Я надеюсь и на ваше согласие.

— Весьма польщен, ваша светлость, — ответил Первый космос-лорд. — Почту за честь.

— Очень рада, — сказала Хонор с ангельской улыбкой. — В частности, еще и потому, что я хочу попросить Нимица, Фаррагута и Саманту придумать подходящие приветствия для такого славного простодушного малого, как вы. А эта троица, сэр Томас, ой как хитра на выдумки. Я даже не знаю, не пожалеете ли вы о том, что не отбыли на «Лютик» первым же эшелоном…

— Как насчет маленькой прогулки, Деннис?

Вопрос был задан с легкомысленной небрежностью, словно бы мимоходом, но гражданин народный комиссар Деннис Ле Пик знал Тейсмана много лет и научился прекрасно понимать его. О подобной проницательности подчиненных начальство из БГБ могло бы только мечтать.

Другое дело, что именно такое взаимопонимание едва ли этому самому начальству понравилось бы, и прекрасно сознававший это комиссар не стремился снабжать их лишней информацией. Он пришел к этому решению не без колебаний, поскольку был искренним приверженцем нового режима, однако оно далось ему сравнительно легко. Сомнения в правильности политики Комитета, сперва незначительные — ему удавалось скрывать их даже от себя самого, — зародились у него задолго до того, как Корделия Рэнсом со злорадством обрекла Хонор Харрингтон на смерть и тем самым продемонстрировала презрение ко всем людям в военной форме. И к элементарным нормам порядочности.

Это оказалось нелегким испытанием для Ле Пика и его совести. Правда, он пытался убедить себя в том, что Корделия является отклонением от нормы, и остальные члены Комитета на нее не похожи. В какой-то мере это соответствовало действительности: в отличие от Рэнсом, наслаждавшейся мучениями своих жертв, Оскар Сен-Жюст и Роб Пьер садистами не были. Но злодеяния Рэнсом заставили комиссара взглянуть на руководство Республики по-новому, с открытыми глазами, и он внезапно понял, что страшится гражданина Сен-Жюста еще сильнее, чем раньше боялся Рэнсом. И как раз потому, что в жестокости шефа БГБ не было решительно ничего личного. Он никогда не выходил из себя, никогда не повышал голоса, но с ледяным спокойствием вычеркивал из числа живых тысячи и тысячи мужчин, женщин, а порой и детей. В сравнении с ним Корделия казалась испорченным ребенком, подстраивающим гадости сверстникам, обидевшим ее тем, что не захотели поделиться игрушками.