Сергей Павлов - Мягкие зеркала (полная версия)

За окном бесновалась пурга. Где-то там, во тьме кромешной, с разбойничьим посвистом закручивались и налетали на стекло тугие снежные вихри. В холле было тепло, сумеречно и уютно. Поверхность стекла, словно широкое черное зеркало, отражала трепет каминного пламени. На деревянной стене тикали ходики – обыкновенное цифровое табло, оснащенное звуковым имитатором тиканья и ежечасного боя. Трещали поленья, пахло сосновой смолой.

Наслаждаясь уютом просторного кресла, покрытого медвежьей шкурой, Альбертас Грижас, вытянув ноги в домашних туфлях, перечитывал Гоголя. Ноги приятно гудели. На лыжной прогулке ветер выдул из головы все сегодняшние заботы. А в операторской (после вечерней настройки аппаратуры на потребу завтрашнего утреннего медосмотра) заодно вылетела из головы и половина забот на сутки вперед. Легкость в мыслях необыкновенная. Думать о собственно медицинских делах не хотелось. Чего ради? Здешние витязи одинаково безнадежно здоровы. Как на подбор. С ними дядька Беломор. В секторе К медицина сместилась в спортивную плоскость: велотреки, лыжи, бассейн, бокс… и все остальное. В секторе П обстановка почти адекватная. В разговорах с коллегой из сектора П медицинская тема давно соскользнула в область профессиональных воспоминаний. Так недолго и квалификацию потерять… Хорошо было Гоголю. Перо и бумага – вот все, что ему было нужно для ежедневной практики.

Знакомая с детства, но подзабытая в зрелые годы повесть «Вий» увлекала теперь не сюжетными перипетиями, но музыкальностью литературного ритма. Музыка в прозе. Были в ней и свои аллегро эмоциональной напряженности и адажио спадов. «Гроб грянулся на середине церкви… Сердце у философа билось, и пот катился градом; но, ободренный петушьим криком, он дочитывал быстрее листы, которые должен был прочесть прежде.» Книга выпущена давно – одно из последних изданий на бумаге целлюлозного происхождения, – и было занятно при свете камина разглядывать моноплоскостные, с примитивной техникой озвучивания иллюстрации. Пейзажи, красивый и статный философ Хома, совершенно прелестная панночка-ведьма, «групповые портреты» каких-то оккультных существ – от преисполненных высокомерия демонов тьмы до некротической нечисти рангом ниже…

Под потолком блеснула зарница.

– Телевизит разрешаю, – произнес Грижас обычную формулу для автоматики двусторонней видеосвязи.

Визитер не явился.

Грижас обвел глазами слабо освещенный пламенем камина холл, посмотрел в потолок; резные деревянные балки, казалось, подрагивали под натиском непогоды. В конце концов, кто-то мог ошибиться в выборе индекса абонента видеосвязи. Но в таких случаях телевизит отменяется вспышкой синего светосигнала. Ни визитера, ни вспышки.

Грижас взглянул на розовые цифры часового табло и с сожалением отложил книгу – время позднее, без малого полночь. Взялся за подлокотники, собираясь покинуть кресло, да так и замер с открытым ртом и поднятыми бровями. Перед ним прямо из воздуха вылепилось рослое, широкоплечее привидение…

На первый взгляд это был классический средневековый фантом, от макушки до пят укутанный в белое. Неровные (сделанные, видимо, наспех) прорези для глаз несколько портили общее впечатление.

– Добрый вечер, – проговорил фантом на английском. Голос глухой, неприятно гундосый – будто от сильной простуды.

– Добрая полночь, – поправил Грижас. На русском. Из принципа. И, развлекаясь, добавил: – Милорд.

Двуязычная речь побудила к действию (в этих стенах, пожалуй, впервые) автоматику экспресс-переводчика. Было слышно, как лингверсор, шурша и вибрируя, в панике подбирал для голоса визитера адекватную матрицу простудно-гундосого тона. Деликатный фантом (явно вразрез с обычаями нагловатых призраков англосаксонской замковой популяции) бормотал извинения:

– Прошу простить великодушно. В столь поздний час…

И в этот момент зазвучал имитатор часового боя: бам… бам… бам… Полночь. Грижас с удовольствием ощутил себя в атмосфере милого домашнего телеспектакля.

– Ничего, – сказал он. – Возникли вы даже чуть раньше срока, традиционного для некротических таинств. Приветствую вас в моем… гм… на моей охотничьей вилле. Садитесь. Присядьте там… э-э… у себя в преисподней.

– Спасибо, я постою. Поверьте, я чувствую неловкость…

– Пустое, сударь, пустое! – Беспечным взмахом руки Грижас поторопился смягчить ситуацию. – Меня как медика больше волнует ваш носоглоточный дефект. Надеюсь, не простудного характера?

– Нет, к медицине это не имеет касательств. Зажатый пальцами нос – вот и все.

– Баба с возу – кобыле легче. – Прощупав взглядом белую фигуру гостя, Грижас спросил: – Балахон, сооруженный вами из постельного белья, и все другое наводят на мысль, что вопросы типа «с кем имею честь?» бесполезны, не так ли?

– Сожалею, но пусть мое имя останется в тайне. И пусть мой английский вас не смущает. Я вынужден камуфлировать свою речь неродным языком. Не надо, чтобы вы опознали мой голос.

Тройная мера предосторожности: искаженный «простудой» неродной язык в сочетании с переводом. Остроумно. Однако не слишком ли много для телеспектакля домашней режиссуры?..

Заинтригованный Грижас чувствовал: визитер до конца намерен упорствовать в этой игре. Тем любопытнее было бы попытаться его опознать. Полночный курьер потустороннего мира стоял спокойно и прямо – двухметровым белым столбом. Чей рост? Леонида Хабарова? Дениса Лапина? Егора Бакланова? Михайленко? Круглова?.. Здесь почти все такого же роста. По крайней мере более половины. На редкость рослый народ. Упрямый вдобавок. И с пресловутой сибирской амбицией. Сибирь – это, конечно, пуп Земли. Если не пуп Вселенной.

– Занятно, сударь, занятно… А если мне все же удастся вас опознать?

– Надеюсь, что нет. Сохраняя инкогнито, я оберегаю ваше спокойствие. – Грижас не сдержал улыбки; гость добавил: – Не надо, чтобы наш мимолетный контакт обернулся для вас чем-то вроде серьезного происшествия детективного свойства…

В словах визитера Грижас уловил намек. Суть намека осталась, правда, в тени, но почему-то вспомнилась загадочная, восьмилетней давности история с «чужаком» на борту «Лунной радуги». Нет-нет да и вылезет эта колючка-воспоминание – ни к месту, ни ко времени. Бесполезная как прошлогодний снег. Вылезет и кольнет в старую ранку неутоленного любопытства… – дьявол бы заарканил эту историю со всеми ее потрохами!