Евгений Малинин - Бросок в безумие

Наконец прыгающий от стены к стене световой луч остановился на одной из дверей, и Ян Ковач довольно громко произнес:

– Вот медицинский отсек. Мы входим, пани Станислава?

– Да, – подтвердила девушка, – входим!

Гляциолог толкнул дверь, и та бесшумно ушла в стену. Луч фонаря прошил насквозь темное помещение, оказавшееся совсем небольшим, и уперся в следующую дверь. Ковач молча посмотрел на пани Станиславу, и она, словно угадав его вопрос, подтвердила:

– Да, нам туда…

И тут же прижала ладонь к уху:

– Станислава Шиминская вызывает трюм-мастера корабля!

Когда группа прошла в следующую дверь, пани Станислава уже знала, что им надо делать. По ее приказу мужчины открыли люк и маленький гляциолог нырнул в барокамеру и выволок оба контейнера. Следуя указаниям Емельянова, Станислава вскрыла контейнеры и активизировала автоматику скафандров. Спустя пару минут вместо неуклюжих темных коробок перед ними лежали два скафандра высшей космической защиты, готовые принять людей.

Пани Станислава оглядела своих коллег:

– Теперь нам надо решить, кто первый покинет транспорт…

И тут же раздался голос Збигнева Клота:

– Я думаю, что никто не будет возражать, если одним из первой пары буду я. В конце концов как руководитель нашей экспедиции я имею право на… э-э-э…

Он вдруг замолчал, словно не мог подобрать нужных, значимых слов.

– Я не возражаю… – неожиданно подал голос Иржи Яшек. – При условии, что второй пойдет пани Станислава.

Остальные мужчины молча кивнули, почти не раздумывая.

На секунду показалось, что пани Станислава хочет что-то возразить, но в следующий момент она, не говоря ни слова, отстегнула «Эхо» и протянула аппарат Яшеку, а затем молча шагнула к одному из скафандров и принялась забираться внутрь. Профессор Клот поспешил последовать ее примеру.

Станислава справилась первой и, не опуская забрало шлема, повернулась к своим остающимся товарищам. Она молча вглядывалась в их лица, и только Яшек в ответ на ее взгляд улыбнулся и подбадривающе подмигнул. Профессор Клот, закончив экипировку, буркнул, не глядя на остальных:

– Мы постараемся вас не задерживать…

Быстро опустив забрало шлема, он шагнул к люку барокамеры и неуклюже полез внутрь. Пани Станислава подняла было руку словно в некоем приветствии, но оборвала свой жест на полпути. Прозрачное бронестекло ее шлема опустилось, и она последовала за профессором. Иржи Яшек закрыл за ней люк и приложил руку к сенсорному управлению пневмонасосов.

Четверо мужчин, сгрудившихся около люка барокамеры, молча смотрели в небольшое окошко люка, пока ярко-оранжевый скафандр не исчез из поля их зрения.

Трюм-мастер, ожидавший первую двойку пассажиров у противоположного люка барокамеры, уже начал нервничать – ожидание слишком затягивалось, но вот наконец в окошке люка появился шлем первого скафандра, за забралом которого он рассмотрел седую голову пожилого мужчины. Прошло несколько минут, и Емельянов, убедившись, что насосы откачали воздух из барокамеры, открыл люк. В операционную вывалился мужчина, а следом за ним женщина. Трюм-мастер, как только выбравшиеся из барокамеры пассажиры выпрямились, привлек их внимание взмахом руки и, откинув щиток панели управления скафандром на левом рукаве, показал им, каким образом можно включить ближнюю связь. Оба немедленно повторили его действия, так что через секунду он услышал мелодичный женский голос:

– Анатолий Васильевич, хочу вас поблагодарить…

Но трюм-мастер перебил женщину:

– Пани Станислава, сейчас нет времени для изъявления благодарности. Поспешим. Старайтесь не отставать от меня.

Развернувшись, он двинулся в обратный путь к причальной палубе второго уровня «Северного сияния».

Они торопились, но продвигались вперед не слишком быстро – ни профессор Клот, ни Станислава не имели навыка работы в скафандрах высшей защиты, и потому Емельянову приходилось следить чуть ли не за каждым их шагом. А идти им пришлось не по ярко освещенному вестибюлю корабля, а в полной темноте, преодолевая порой завалы из покореженных, перекрученных листов полиольстали, металлической арматуры рваного оплавленного пластика. К тому же не успели они пройти и ста метров, как оказались в зоне полностью отключенной искусственной гравитации, и продвижение их еще более замедлилось.

Чем ближе они подходили к причальной палубе корабля, тем труднее давался им каждый метр. Они пробирались уже через совершенные дебри рваного, оплавившегося металла, и в душу трюм-мастера начала закрадываться тревога – он вспомнил, как его кидало от стены к стене коридора, и к нему пришло понимание, какие силы сотрясали корабль в этот момент. Если эти силы бушевали рядом с причальной палубой, выйти на нее теперь скорее всего было просто невозможно!

И все-таки они вышли! В какой-то неожиданный момент мешанина покореженного металла, оплавленного, обгорелого пластика, обрывков кабелей, лохмотья пережеванного оптоволокна раздвинулась, и они вынырнули… в открытое пространство… в космос. На том месте, где должна была находиться причальная палуба, ничего не было, а метрах в двухстах от них медленно уплывала прочь оторванная часть корабля!

Емельянов лихорадочно обшаривал глазами открывшееся черное пространство, засеянное искрами звезд, в поисках габаритных огней челнока, который должен, обязан был быть совсем рядом, и ничего не находил. И тогда, скорее от отчаяния, чем в надежде на какое-то чудо, он включил на полную мощность нашлемный фонарь и повел теряющимся лучом из стороны в сторону…

Четверо пассажиров транспорта, оставшихся в медицинском отсеке дожидаться возвращения трюм-мастера, как-то незаметно для самих себя сгрудились возле закрытого люка барокамеры. Они почти не говорили – каждый думал о чем-то своем и не собирался делиться с другими своими размышлениями – слишком личными они были. Иржи Яшек уселся прямо на пол, совсем рядом с люком и, уставившись в смотровое окошко, вспоминал те несколько часов, которые он провел перед катастрофой в каюте пани Станиславы. Нет, ничем интимным они не занимались, они действительно обсуждали странности структуры первичных моренных равнин Цербера и возможное влияние, оказываемое на них магнитным полем Плутона. Но этот разговор впервые получился у Иржи каким-то личным, даже чувственным. Яшек давно любил Станиславу, но старался никак не показывать своих чувств – Станислава весьма неприязненно относилась ко всяческим «нежным» проявлениям. И вот когда их совместная работа практически закончилась, ему наконец удалось установить некую… доверительность что ли… И тут произошла эта катастрофа!..

Он обвел взглядом своих товарищей. Фонарь, оставленный Станиславой, стоял на полу, и его широкий луч, упиравшийся в белый потолок, освещал комнату блеклым, рассеянным светом.