Сергей Жарковский - Я, Хобо: Времена Смерти

- Надеюсь, ты по-маленькому, - сказал он заботливо. - По большому тебе сейчас, хобо, нежелательно. Кстати, ты знаешь, что "по-маленькому" называлось у нас "сурлять"? Пойти посурлять… А по большому - поверзать… Так вот, верзать тебе сейчас будет не очень здорово. Ты давно ел?

- Нет, мне помочиться… - сказал я. - Я ел давно. - Я больше понимал его по его интонациям. У него был выразительный голос.

- Хорошо. Обувайся. И не сочти за жадность - есть тебе действительно нельзя. Пока грудь, как бы, не зарастёт побольше. Два дня. Запомни!

И он помрачнел. Пока я распутывался, попадал носками в ботинки, вставал, с трудом ловя вертикаль, он и помрачнел. И больше не шутил.

На вид ему тысячи лет не было. По меркам космача он, конечно, был стар, но за прошедшие сутки я успел насмотреться на стариков Рукинштейна и Мерсшайра, так что по изношенности кожи на лице, по каким-то ещё, ещё неотчётливо осознаваемым мной, признакам - Янис Порохов был где-то старше первого и моложе второго. Пока шутил и улыбался. А помрачнев разом стал старше, опередив и Мерсшайра…

В Космосе мы все из одной пробирки, отличия считает и разбрасывает вычислительная станция секвенсора. Я не раз слышал от старших, что как будто земляне нас между собой почти не различают. Не знаю. Если говорить о росте, то - правда: 172-170 у нас рост; но верно и обратное: когда стоял я над хорошо ухоженным унитазом в клубном гальюне (со штатно работающей сантехникой) и пытался вспомнить лицо моего гостеприимного хозяина, всего несколько секунд назад виденное, то собиралось передо мной нечто среднее из лиц Мерса, Бори-Бля, Хана, Порохова и актёров из земных фильмов. Когда я, опроставшись, вышел из туалета, сложившийся образ настолько окреп, что Янис Порохов, встретивший меня посередине клуба, показался мне незнакомцем. Да, Янис Порохов несомненно был землянином, и да, несомненно земляне были для нас, космачей, одинаковы в своей разности… Но я всё равно спросил его:

- Янис, вы из экипажа Марты Кигориу?

Он сразу кивнул, - но не на мой вопрос, а тому, что этого-то вопроса он и ждал, и дождался.

- Нет, парень Байно, - он ответил. - Я настолько не из экипажа Марты Кигориу, что мало того, что неотчётливо знаю, кто такая Марта Кигориу, так я вообще, как бы, ни из чьего экипажа, парень.

- Вы землянин, - сказал я.

- Да, я же говорил. - Он кивнул. - Я родился на Земле, в Москве, в одна тысяча девятьсот семьдесят первом году. И жил там, можно сказать, долго - до одна тысяча девятьсот девяносто шестого года. Ты сядь. Сядь, парень, на этот вот деревянный ящик. - Я оглянулся и сел на "этот" лакированный деревянный ящик. - Но очень давно я родился, - продолжал Янис Порохов, - очень много собственных лет назад. - Вот тут была усмешка. Последняя усмешка Судьи Яниса Порохова, которую я видел. - Очень много назад. Так что я вряд ли очень уж, как бы, землянин. Так… - Он показал пальцами когтистые "кавычки". - Немного.

- Видите ли, товарищ… - начал я.

- Как ты сказал?! - перебил он. - Как ты сказал?!

Я смешался.

- Ты сказал, - сказал он утвердительно. - Не я. Ты сказал: товарищ. О господи. Не я, не он, не они, не оне. Сказал ты. - Он откашлялся в кулак. У него блестели глаза. Он оскалился. У него были неровные, нездорового цвета зубы. - Ладно, Байно, парень. Ты сказал, и ты очень, как бы, хорошо сказал. Это - Рубикон, Рубик-джян…

- Не понимаю вас, - предупредил я.

- Это-то как раз понятно, - сказал он. - Но непонимание не оправдывает. - Он втянул сквозь зубы воздух и знакомо выругался. - Бля, три тысячи лет не могу отвыкнуть от этого дерьма. Слишком я стар для него: не отвыкнуть… Не понимаешь меня? А придётся. Знаешь почему? Потому что: "Дело сделано, сказал Чёрный Пёс".

- Стивенсон, - сказал я и засмеялся.

- А чему ты радуешься? - спросил он. - Разумеется, Стивенсон. Он же Роберт Льюис. Я всё помню. Никак, твою мать, не забуду… Ты не понимаешь меня, Байно, как Кельвин не понимал Снаута. Но, Байно, боюсь, с тобой будет так же, как с Кельвином. Потому что дело сделано, карты сданы, тронуто - хожено.

Повторяю, он больше не улыбался, не усмехался, - скалился нерадостно. Ему было муторно. И я чувствовал, что ему муторно оттого, что он испытывает какое-то огромное облегчение. Обрадован, свалив с больной головы на здоровую. Как я был прав! Первое ощущение - как первая любовь, всегда верна. Это цитата.

Итак, он сказал:

- Боюсь, с тобой будет как с Кельвином…

- Как? - спросил я, обмерев. Я читал. Все в Космосе читали.

- Ну, Кельвин понял Снаута в конце концов, - объяснил он.

- Я читал Станислава Лема, - сказал я.

- Ну вот видишь, как замечательно. Значит, мне с тобой будет легче, чем было Снауту с Кельвином. - Он помолчал. - Слова. Сло-ва, - сказал он. - В словах всё дело. Делают дело слова. Дело есть слова. Понимаешь, Марк Байно, я долго… я о-о-очень долго провёл в местах, где к словам относятся правильно. Не так, как на Земле. Не так, как люди относятся. Сказано и сделано там, в тех местах, - синонимы. Вот ты сказал - "товарищ", и дело было сделано. Как теперь ни крутись, как теперь ни старайся, ничего назад уже не вернёшь. - Он сморщился, взял себя за нос. - Скажи друг и войдёшь… - пробормотал он гнусаво.

- А это откуда? - спросил я. Мои чувства возвращались ко мне. Меня начинал увлекать разговор на цитатах. И про слова было интересно, и совсем недавно от кого-то очень знакомого я слышал нечто похожее - про слова…

- Толкиен. Писатель Толкиен. Джон Роналд, что характерно, Руэл Толкиен. Некоторые произносили как Толкин. Не знаю, как верно… и стоит ли чего-нибудь вообще этот нюанс. - Он оборвал себя. - Неважно. Ничего он не стоит. Извини, я, как бы, перебил тебя. Ты там начал спрашивать.

Я не сразу вспомнил.

- Как вы могли оказаться здесь? Вы ведь не с "Форварда"?

Он снова кивнул своей проницательности - если это была проницательность.

- Долгая история, - сказал он с удовольствием. - Очень, Марк. Долгая-предолгая. Я никак не успею тебе её рассказать в подробностях. Да и не хочу. Но коротко: я обещал. Я обещал побыть здесь. Обещал хорошему человеку. И я здесь был - и много дольше, чем должен был. У обещания был срок, тысяча лет, и она тысячу лет назад кончилась… но уж очень хорошему человеку я дал слово. Закрой рот, парень, и сделай то лицо обратно: у тебя неплохо получалась невозмутимость бывалого космического волка Язона дин Альта. Особенно если учитывать, что тебя отравили. Ах да, я, конечно, не с "Форварда", - добавил он.

Уж не знаю, чья и как там у меня до сих пор получалась невозмутимость, но рот я закрыл: он действительно был у меня разинут на полную, раззявлен.

- Но почему же ты не протестуешь? - спросил он. - Ведь я же не на тот вопрос тебе ответил?

Как мне было понять его? Я не понимал его - я его не понимал… Но я был молод тогда, не следует смеяться надо мной.