Михаил Пухов - Брошен ввысь

Я называю свою фамилию.

– Нет, не помню. Не обижайся: я не сильна в истории литературы.

Не обижаюсь. В истории литературы он, бесспорно, фигурирует. Мне почему-то весело.

– Зато я стал великим космонавтом.

– Да?

– Конечно. Из начала XXI века улетел к звездам. Знаешь еще хоть одного такого?..

Вита говорит:

– Скоро мне в морозилку. Дежурство кончается.

– А я?

– Как хочешь. Но учти – вернусь только через полвека, у цели. Ты будешь для меня староват.

– Пожалуй. Впрочем, могу подождать твою сменщицу. Иди, ложись в морозилку.

Она смеется. Она часто смеется. Очень люблю ее смех.

Вита знакомит меня с экипажем. По фотографиям. Я должен угадать, кто ее сменит.

Люди как люди. Смуглые все, как Вита, но в остальном те же. XXI век, XXV – ничто не меняется. Люди остаются людьми.

Наконец проблеск античной красоты. Классика.

– Она?

– Нет, – Вита смеется. У тебя хороший вкус. Это моя подруга. Ее зовут Юра…

Прекрасная девушка Юра. Впрочем, почему бы и нет? Если вдуматься – нормальное женское имя.

– …но она уже отдежурила.

Листаем фотографии дальше.

Шагаем по длинному коридору. Над одной из дверей мигает огонек. Входим внутрь.

Почти всю каюту занимает застекленный саркофаг. Там что-то лежит.

Ответ через пять веков: да, это похоже на памятник. А еще больше на восковую куклу мужского пола. С бородой и усами.

– Твоя новая возлюбленная, – смеется Вита. – Ее зовут Адам. Нравится?

– Уговорила. Где моя морозилка?

– Пусть сначала проснется он. Вообрази его лицо, когда он увидит тебя.

Это я хорошо представляю. Восковая статуя открывает глаза, отодвигает стеклянную крышку, смотрит на меня пустыми глазами и тянется костлявой, как у скелета рукой…

Не ко мне. К Вите.

Жутко. Посмотрим, как оно будет в действительности.

В действительности не так. Мы сидим в посту управления. Название сохранилось по традиции – отсюда никто ничем не управляет. Кораблями управляют из машинного отделения, как это называлось в начале XXI века. Там

– машина, говорящая по-человечески. На всех языках, даже по-древнеегипетски.

Это очень умная машина. Индивидуальность, но сейчас она спит. Чем умнее машина, тем ее психика ближе к нашей. А сон – психическое явление, не физиологическое.

Правда, у машин это происходит по-другому. Когда спит человек, он почти целиком отключается от действительности и почему-то видит сны. Никто не знает, что это такое.

Машины спят по-другому. Они могут замедлять свои мыслительные процессы. Если мы говорим, что машина производит, допустим, миллиард операций в секунду, это не значит, что она делает их ровно столько. Она может производить и миллиард, и миллион, и тысячу операций. Сто операций в секунду, десять, одну… Вот что такое сон машины.

И машина спит. Все корабли спят. Мы сидим в посту управления, одни среди звездного неба.

Одни на всю Вселенную.

Простая одежда ничего не скрывает, не прячет ее красоты. Ничего не скрывает и ничего не приукрашивает.

– Я тебе кажусь диким древним человеком, да?..

– Просто иногда глупым. У тебя не было детей?

– К счастью, нет.

– Почему к счастью?

– А вдруг ты бы оказалась моей пра-пра-пра-пра…

Смеемся оба.

Сзади чьи-то шаги. В дверях появляется он, уже не похожий на восковую куклу, проходит к нашим креслам, обнимает и целует Виту, а потом отодвигает ее от себя и спрашивает:

– Вита, где ты достала такого импозантного кабальеро?

Теперь путь один – в морозилку.

Хрупкий горный ручей – он начинается у веющих холодом ледников – он сливается с другими хрустальными струями – сливается с ними в одно – в один ревущий поток – стремительный, ворочающий камни – сдвигающий их собой – несущий в себе лавину…

Превращающийся в лавину…

Крупные глыбы громыхают все ближе, все ближе, все становится ближе, становится все темнее, все ближе их шум и их вой… И вот они выносятся из-за поворота – стая волков, горят их глаза и сверкают голодные зубы, это громадные звери, их поджарые торсы растянуты в пружине прыжка… Они проносятся мимо меня, превращаясь, но и там, куда мчится этот поток, я тоже стою… Поток их проносится мимо меня, как фата-моргана…

Сверхорганизм. Волчий поток, стая камней, лавина воды…

Они пронзают меня насквозь, как фантомы…

– Можете встать.

Сны уходят, но в этот раз все по-другому. Это новое пробуждение, не такое, как в прошлый раз. Нет ни ласковой ладони на лице, ни острого чувства тепла. Только птичий гам за окном и необыкновенная ясность мысли.

– Где я?

– Когда я?

Разумеется, я знаю, где нахожусь. Но где сейчас то место, в котором я нахожусь? Где та эпоха?

– Можете встать.

Это не магнитофон. Это голос электронной машины. Она, значит, не спит. Впрочем, все может быть. Наверняка известно одно – не спит ее голос…

Стеклянная крышка убрана. Встаю со стола, влезаю в шорты. Надоевший пейзаж за окном. Чирикают воробьи. Как бы все это выключить. Ни одного живого существа…

Как там Вита?

Бегу в коридор. Что она? Наши каюты, я знаю, рядом.

Сталкиваемся в коридоре.

Смеемся. Опять смеемся. Слишком часто смеемся (если не учитывать 50-летний разрыв). Все равно – не время ли плакать?

Пока – смеемся.

Всеобщее пробуждение. В коридорах манифестация. Толпа как сверхорганизм низшего порядка. 400 человек с лишним. «Лишний» – это я? Уйма людей, в основном женщины. И все хотят со мной познакомиться. Какой тут лишний…

Встречая меня впервые, некоторые удивляются, но ни о чем не спрашивают. Другие даже не удивляются. Они дежурили после нас и видели бортжурнал. Мое появление, естественно, главное событие за время полета.

Это естественно для меня. Каждого человека кто-то учит думать. Часто – любимый писатель. Учит логике, учит строить фразу, учит всему.

Как думают люди, летящие вместе со мной? Неизвестно. Например, наши предки читали не ту литературу, что мы, и, соответственно, думали иначе. «Мыслим – следовательно, существуем», – так они думали. Людей начала XXI века воспитала научная фантастика. Мы думаем скорее так: «Мыслим – следовательно, существует»…

А наши потомки читали других писателей, изучали другую литературу – я просто не мог ее читать. Здесь могут возникнуть барьеры для понимания.

Я вижу их, эти барьеры.

К счастью, с женщинами общаться проще, да их большинство. Но общаться придется не только с ними.

Я один. Вита где-то хлопочет. Все суетятся, готовятся к высадке. Я почти все свое время провожу в рубке.

Мне нравится в рубке. Здесь нет лжепейзажей за окнами. Есть только звезды – далекие огни за прозрачным стеклом.

Впереди вспухает Альтаир. Красавец. Где-то там – еще невидимая планета, на которую мы сядем. И никогда больше не полюбуемся звездами – только сквозь толстый слой атмосферы, созданной нашими предшественниками, роботами-терраформистами.