Йен Бэнкс - Лишний придаток

Из сборника «The State of the Art»

Фропом, печальный и подавленный, безответная любовь — как неподъемный камень на его душе, нетерпеливо посмотрел в небо, потом медленно покачал головой и безутешно уставился на цветущий луг, простиравшийся прямо перед ним.

Детеныш пасуна, жевавший траву на равнине вместе с остальным стадом, набросился на одного из своих собратьев. Обычно пастырь наблюдал их игривые драки с интересом, сегодня же он отреагировал тихим предостерегающим скрипом в сторону разгорячившихся зверушек. Кувыркавшиеся детеныши глянули в сторону Фропома, но драться не прекратили. Фропом выбросил в их сторону руку-плеть, хорошенько вытянув игрунов по задницам. Взвизгнув, они мгновенно отпрыгнули друг от друга и побрели, мяукая и тявкая, к своим мамашам на краю стада.

Фропом посмотрел им вслед, а затем, с шорохом, напоминающим вздох, поднял взгляд к ярко-оранжевому небу. Он забыл про пасунов и окрестные луга и вновь задумался о своей любви.

Его возлюбленная, его милая, та, ради которой он с радостью взобрался бы на любой холмик, перешел вброд любое озерцо… Его любовь, его жестокая, холодная, бессердечная, безжалостная любовь.

Он чувствовал себя расщепленным, высохшим изнутри, когда думал о ней. Она казалась столь бесчувственной, столь равнодушной. Как она могла с такой легкостью выбросить его из своих мыслей? Даже если она не любила его, она могла хотя бы гордиться тем, что кто-то так горячо и неослабно любит ее. Неужели он столь непривлекателен? Неужели он так оскорбил ее чувства тем, что боготворит ее? А если и так, отчего она игнорирует его? Если она не желает его внимания, почему не сказать ему об этом?

Но она молчала и вела себя так, словно все, что он сказал, все, что он пытался выразить ей, было просто досадной ошибкой, промахом, который проще было проигнорировать.

Он не мог понять. Думает ли она, что он говорит необдуманно, что он нимало не беспокоится о том, что он говорит, как он это говорит, и когда, и где? Он перестал есть! Он не спал ночами! Он покоричневел и стал вянуть по краям! Пищептицы обустроились в его гнездловушках!

Малыш-пасун ткнулся носом ему в бок. Он схватил пушистого детеныша рукой-плетью, поднял поближе к голове, осмотрел четырьмя передними глазами, брызнул на него раздражином и отшвырнул, хнычущего, в гущу куста.

Куст встряхнулся и рыкнул в ответ. Фропом извинился перед ним, в то время как пасун кое-как выпутался и удрал, почесываясь на бегу.

Фропом с удовольствием попереживал бы в одиночестве, но он должен был следить за стадом пасунов, не позволяя им забредать в кислотники и заросли живоедки, прикрывая от разъедающей слюны пищептиц и не подпуская к неустойчивым камнепотамам.

Все вокруг такое хищное. Неужели даже любовь — не выход из этой жестокости? Фропом встряхнул своей увядающей листвой.

Несомненно, она должна что-то чувствовать. Они были друзьями вот уже несколько смен времен года, они прекрасно ладили друг с другом, их интересовали одни и те же вещи, одни и те же идеи приходили им в голову… Если они были так похожи во всем этом, как мог он испытывать такую отчаянную, неукротимую страсть к ней, а она к нему — нет? Могли ли потаенные корни их душ быть столь различны, когда все прочее казалось столь схожим?

Он должна быть к нему неравнодушна. Глупо было бы думать, что она ничего не чувствует. Она просто не хочет казаться слишком развязной. Ее сдержанность — не более, чем осторожность, понятная, и даже достойная похвалы. Она не хочет связать себя с ним преждевременно… да, дело именно в этом. Она невинна, как нераскрытый бутон, робка, как луноцвет, скромна, как сердце в глубине листвы…

… и чиста как звезда в небе, подумал Фропом. Так же чиста, так же далека. Он вглядывался в новую яркую звезду в небе, пытаясь убедить себя, что Она может ответить ему взаимностью.

Звезда сдвинулась.

Фропом смотрел на нее.

Звезда слегка подмигивала и медленно двигалась по небу, постепенно становясь ярче. Фропом загадал желание: «Стань счастливым предзнаменованием, знаком, что она любит меня!». Может быть, это звезда на счастье. Раньше он не был суеверным, но любовь странно действует на растительные сердца.

Если бы он только мог быть уверен в ней, подумал он, глядя на медленно падающую звезду. Он не был нетерпелив, он с удовольствием подождал бы, если б только знал, что она полюбит его. Его терзала неопределенность, надежды сменяли опасения и опасения — надежды, и это было так мучительно…

Он поглядел на пасунов с почти отеческой привязанностью. Они бродили вокруг него в поисках клочка несъеденной травы, чтобы утолить голод, или куста-сортирника, чтоб справить в него нужду.

Бедные, наивные существа! И однако, в чем-то счастливые — их жизнь проходила в еде и сне, в их низколобых маленьких головках не было места для любовной тоски, а в их мохнатых грудных клетках — для разбитой капиллярной системы.

Ах, как бы он хотел иметь простое, мускульное сердце!

Он вновь взглянул на небо. Вечерние звезды казались холодными и спокойными, как глаза, глядящие на него сверху. Все, кроме падающей звезды, на которую он загадал желание.

Он задумался, мудро ли загадывать желание на такую мимолетность, как падающая звезда… даже если они падает так медленно, как эта.

О, эти беспокойные чувства, прямо как в ростковом возрасте! Саженцевая доверчивость и нервозность! Черенковое смущение и неуверенность!

Звезда все падала. Она становилась все ярче и ярче в вечернем небе, медленно опускаясь и меняя цвет, вначале она была солнечно-белой, потом лунно-желтой, потом небесно-оранжевой, потом закатно-красной. Теперь Фропом слышал исходящий от нее звук, глухой рев, подобный тому, что производит сильный ветер, тревожащий вспыльчивые верхушки деревьев. Падающая красная звезда была уже не просто светящейся точкой, она обрела форму и была похожа на большой стручок с семенами.

Вдруг Фропом подумал, что это и вправду может быть знаком. В конце концов, что бы это ни было, оно прилетело со звезд, а звезды — это не что иное, как семена Предков, заброшенные так далеко, что они покинули Землю и укоренились в небесных сферах холодного огня, всевидящие и всезнающие. Возможно, старые сказки не врали, и боги явились, дабы сообщить ему нечто важное. Его пробрала возбужденная дрожь, ветки слегка затряслись, а листва покрылась капельками влаги.

Стручок подлетел ближе. Он нырнул, потом, казалось, завис в темно-оранжевом небе. Цвет стручка становился все более темным и Фропом понял, что он раскален; он мог почувствовать исходящий от стручка жар с расстояния в полдюжины его вытянутых плетей.

Вблизи стручок представлял из себя эллипсоид, размером чуть меньше Фропома. Сверкающие корни в его нижней части изогнулись, стручок проскользил по воздуху и, казалось, после недолгого размышления, приземлился на лугу, не дальше пары плетей от него.