Далия Трускиновская - Дайте место гневу Божию (Грань)

– Да тебя, тебя… – как надоевшему вопросами ребенку, небрежно ответил горбоносый. – Итак?

– Виновен, – сказал крайний слева судья.

– Виновен, – повторил его сосед.

Горбоносый согласно кивал, когда дошла очередь до него, он тоже счел Богуша виновным.

Герка в своей колонне съежился, прижимая обеими руками к груди компьютерную мышь. Что-то до него стало доходить…

– Батька… – позвал он растерянно. «Папой» он звал Богуша исключительно при посторонних. «Батька» – это означало, что беспокойство пробилось сквозь защиту, выстроенную Геркой, чтобы обезопасить свой мозг от посторонних шумов и тресков.

– Ничего, ничего, – пробормотал Богуш и, сообразив, что сын не расслышал, завопил: – Герка, не бойся! Когда выпустят – сразу к матери езжай! Слышишь! Деньги на кухне, в банке с крупой!

– Какой крупой, батька?..

– Слово на ней, «крупа», написано! Все оставляй к чертовой бабушке, все компьютеры, и сканер, и принтер! Мать…

Богуш хотел было пообещать, что мать купит другие, но вовремя опомнился.

– Бать, а ты? – очевидно, Герка все еще не понимал смысла происходящего.

– Программу сотри! – велел Богуш. – Слышишь? Первое, что ты сделаешь, – сотрешь к чертям собачьим эту проклятую программу! Понял?

Он не замечал, что одиннадцать судей уже произнесли свой приговор, что остался двенадцатый, самый юный, и вот он медлит, с интересом глядя, как старый алкоголик в одном световом столбе пытается что-то вдолбить ошалевшему, словно обкурившемуся, парню в другом световом столбе.

– Но, бать! А как же справедливость?..

– Да вот же она, справедливость! До батьки твоего уже добралась! Какой тебе еще справедливости нужно?! – в отчаянии восклинул Богуш. – Сотрешь программу – и точка!

Он повернулся к столу.

– Господа судьи, или кто вы там! Программу он сотрет! Или сами сотрите! Так, наверно, надежнее…

Богуш хотел попросить о последнем, что ему еще нужно было в этой жизни, – о том, чтобы присмотрели за сыном, пока тот не доберется до матери. Лучше всего было бы, если бы и потом за ним присматривали, да что толку, подумал Богуш, что толку взывать о такой благотворительности, надо назвать минимальное – чтобы Герку посадили в поезд, что ли…

Одиннадцать человек, как на плацу, повернули головы – Богуш видел одиннадцать профилей, подсвеченных серебристой пылью, висящей в воздухе. Они смотрели на двенадцатого, самого юного. Того, кто по всем правилам игры не должен идти наперекор старшим.

– Дадим ему шанс, – сказал двенадцатый.

– Последний? – не столько спросил, сколько отдал приказ горбоносый.

– Последний, – коротко ответил двенадцатый.

– Пусть так, – согласился горбоносый. – Забирай, старый взяточник, своего парня. И объясни ему на досуге, какая такая бывает справедливость. Это будет трудно, но ты уж постарайся. Досуга у тебя, жаль, будет маловато. Потому что ты устроишься на такую работу, где побочных доходов нет и не предвидится. Мы об этом позаботимся…

Опали прозрачные стены, словно выключили два прожектора в полу, на которых стояли Богуш и Герка. Сын опомнился первым – отшвырнув мышь, бросился к отцу и обнял его совсем по-детски – за шею. Теперь только стало видно, что они уже одного роста и очень похожи.

– Компьютер – на помойку… сканер – на помойку… лазерник – на помойку… – бормотал Богуш, ощупывая Герку.

– Папа, а как же Цуца?

– Молчи, идиот…

Богуш испуганно повернулся к судьям. Вот только недоставало, чтобы вся эта мельница завертелась по новой, уже с участием Цуцы! Но судьи уже не обращали на него внимания. Они тихо переговаривались – явно о чем-то другом.

– Папа, но…

– Молчи, говорю! – дав Герке подзатыльник, Богуш подхватил с земли кошелку и пакет. – Так мы можем идти?

– Ты хоть знаешь, по какому закону вас оправдали? – спросил самый юный и вышел из-за стола.

– Нет, – честно ответил Богуш. И ждал, пока двенадцатый судья не подойдет поближе…

– У одного человека было два сына, – без всяких предисловий начал двенадцатый. – И он, подошед к первому, сказал: сын! пойди сегодня работай в винограднике моем. Но он сказал в ответ: «не хочу», а после, раскаявшись, пошел. И подошед к другому, он сказал то же. Этот сказал в ответ: «иду, государь»; и не пошел. Который из двух исполнил волю отца? Говорят Ему: первый. Иисус говорит им: истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие.

– Это из Евангелия, что ли? – спросил Богуш, не отпуская Геркиного плеча.

– Из Евангелия, – подтвердил двенадцатый. – Твое счастье, что ты сообразил, в которой стороне находится виноградник…

– Ну и что изменилось? – спросил Нартов. – С Управой разобрались, а Грань осталась на прежнем месте! Мы ни сантиметра не выиграли!

– А кто тебе сказал, будто что-то непременно должно измениться? – вопросом же ответил Даниил. – И что ты можешь знать о сантиметрах? Их видно только сверху. А мы выполнили свой долг. И это – все, что нас должно радовать. Мы никогда не узнаем ни о каких сантиметрах. Но долг будет выполнен.

– А что будет потом? – спросил Нартов. – Дело распутано, Грань вроде устаканилась, а нас куда?

– Найдется для вас работа, – не совсем уверенно ответил Даниил. – Хочешь – прими крещение и получи право суда. Конечно, не всякому это доверят… Да и не всякий захочет взвалить на себя такой крест. Я долго сомневался.

Это был наш Даниил, новоокрещенный. С ним мы чувствовали себя свободнее, чем с прочими.

– А чем ты занимался до того, как принял это крещение? – спросил Марчук.

– Примерно тем же, чем вы теперь, – задание выполнял. Только все было гораздо проще. Рагуилу всегда нужны те, кого можно послать нанести один-единственный точечный удар. Вот говорят про всякие бедствия – Господь покарал, меч Божий. А Господь не велит рубить сплеча. Достаточно одного прикосновения в нужное время и в нужной точке.

– Меня бы это устроило больше, чем судить, – честно сказал Марчук. – Правда, насчет прикосновения к точке будут большие проблемы…

Он резко выбросил вперед две ладони с растопыренными пальцами – хорошие ладони, мало чем поменьше двух сковородок, и пальцы подходящие – такими удобно кочергу узлом завязывать.

– Ну, тогда я не знаю… – Даниил замолчал.

Мы опять сидели на паперти. В церкви отец Иоанн правил службу и легко можно было разобрать слова, выпеваемые молодым, умеренной силы голосом.

– Честный человек, – мотнув подбородком в сторону церкви, сказал наш Даниил. – Когда его призвали – а явился он, простите за подробность, с кишками наружу, потому что прикрыл собой детишек от пьяной сволочи, – то спросили, желает ли принять новое крещение и стать отныне Даниилом. И он ответил – нет, поскольку недостоин и слаб, а коли ему предоставлено право выбора, то он желал бы, чтобы где-то на горке стояла церковь, небольшая, желательно на старинный лад, и там бы он, сколько позволят силы, молился и за тех, кто страдает от несправедливости, и за тех, кто ее совершает. Ангел Салафиил спросил его: отче, сил у тебя хватит, а хватит ли любви и на тех, и на других? Батюшка наш ответил: я постараюсь найти ее в себе…