Иван Беляев - Галобионты

Через некоторое время Любовь справилась с задачей.

– Теперь причеши волосы и забери их сзади на затылке. В коробке есть заколка. Только не проси меня показывать тебе, как это делается. Ты выводишь меня из терпения. Подойди к зеркалу у стены и приведи себя в порядок. Когда закончишь, скажи, что ты готова и пройди на середину комнаты.

…Это была и она, и не она. От двойственности ощущения у Степанова помутилось в голове. Сколько раз Антон Николаевич представлял себе эту сцену. И вот настал его звездный час. Час, ради которого стоило пройти все муки ада, стоило умереть. Но Степанов не испытывал ни радости, ни торжества. Он безмолвно смотрел на стоявшую в центре комнаты женщину в бирюзовом шелковом платье, босоножках на высоких тонких каблуках. Золотые волосы, забранные назад, не закрывали идеально правильного овала его прелестного лица с огромными темно-голубыми глазами, отливающими зеленью от отблесков платья. Любовь разглядывала себя в зеркале с любопытством, в котором проскальзывало женское кокетство. По крайней мере, так показалось Степанову. Сколько раз он любовался на свою жену, когда она точно так же стояла перед зеркалом, сосредоточенно изучая свою отражение и не подозревая, что в жизни она во сто крат притягательнее и очаровательнее, чем может поведать о том кусок стекла.

– Ну здравствуй, Любаша, наконец-то я вижу тебя, – проговорил профессор. От слабости его плохо слушались ноги и Степанов вынужден был сесть на кушетку.

Девушка недоуменно смотрела на Антона Николаевича, сразу почувствовав, как изменилось его отношение к ней.

– Как ты жила без меня все это время?

Со времени их расставания прошло двадцать лет, но в сознании Степанова этот факт никоим образом не отложился. Ему ни разу не приходило в голову, что его бывшая жена могла измениться за прошедшие годы. Она всегда оставалась для него именно такой, какой запечатлелась в его застывшей памяти.

Любовь молчала, обескураженно хлопая ресницами.

– Что же ты молчишь? Не хочешь говорить со мной? Понимаю, тебе стыдно. Ты не можешь не чувствовать себя виноватой, ведь ты причинив мне столько горя. Но я готов тебя простить, если ты хорошо меня об этом попросишь.

– Я не понимаю, о чем вы, – пролепетала девушка, растерянно глядя на Антона Николаевича.

Степанов вскочил со своего кресла, но тут же снова упал в него. Его разрывали противоречивые чувства. Щемяще-нежная любовь к ушедшей жене, проснувшаяся в нем, как только он увидел девушку в одежде Любаши, переплеталась с острой ненавистью к женщине-галобионту, каковой на самом деле являлась Любовь. Иллюзия обладания любимой не могла быть полной, ибо профессор не мог не осознавать, что перед ним стоит другая. За это он и ненавидел свою жертву. Ей предстояло принять на себя наказание не только за грехи Любаши, но и за то, что она не могла стать ею.

– Ты все поймешь, моя красавица, – глухо пробормотал Степанов, – уж будь уверена, я растолкую тебе, что к чему.

– За что вы меня мучаете? – со слезами воскликнула девушка. – Что плохого я вам сделала!

Вопрос застал Степанова врасплох. Из груди его вырвался блеющий смех, покрытая красными пятнами физиономия перекосилась злобной гримасой.

– А тебе не приходит в голову, что меня злит твой страх? – наконец произнес он, склонив голову набок и разглядывая дрожащую девушку с издевательской усмешкой. Я твой хозяин, я твой создатель, в конце концов. Ты должна быть мне благодарной за то, что я дал тебе жизнь, наделил тебя такими способностями, за то, что ты прекрасна, как только может быть прекрасна женщина! А что я вижу? Вместо того, чтобы ползать передо мной на коленях, целовать мне руки, быть послушной и доверчивой, ты тут дрожишь передо мной, словно осиновый лист и лепечешь, что боишься меня! Где твоя благодарность? Разве я когда-нибудь обижал тебя, был с тобой груб и жесток? У меня, если на то пошло, – Степанов снова засмеялся, запрокинув назад голову, – не было на это времени. Все время что-то мешало нашему с тобой общению.

Если бы я был фаталистом, то решил бы, что над нами тяготеет злой рок. И вот, когда я наконец тебя дождался, ты шарахаешься от меня, как от зачумленного. Скажи на милость, как я должен на это реагировать?

– Я не могу ничего с собой поделать, – умоляюще проговорила Любовь, – я старалась не бояться вас, но у меня ничего не выходит.

Весь скорбный облик девушки молил Степанова о пощаде.

«Будьте добры со мной, – казалось, говорили ее испуганные глаза, – и я постараюсь ответить вам благодарностью».

Однако профессор был уже не в том состоянии, чтобы проявлять лучшие качества своей натуры, коих, по большому счету, почти не осталось.

– Ну что же, моя милая, – заговорил он все с той же жесткой ухмылкой, – придется поступать с тобой так, как ты того заслуживаешь.

В этот миг Любовь окончательно поняла, что ей никогда не удастся совладать этого страшного человека. Словно в подтверждение ее мысли, Степанов поднялся и медленно направился к ней, бормоча:

– Ты испьешь всю чашу до дна, моя милая, ты понесешь ответ за все мои страдания.

Все остальное Любовь воспринимала словно в полубредовом кошмаре. Не сопротивляясь, не пытаясь ни словом, ни взглядом не пытаясь задобрить профессора, она позволила ему делать с ней все, что ему заблагорассудится.

Сотни рз в течение всех прошедших двадцать лет излюбленным занятием Степанова было прокручивание в голове сцен осуществления возмездия над предавшей его женой. Его воображение, извратившееся в результате многолетнего пребывания в замкнутом пространстве и постоянного сосредоточения всех помыслов на одном устремлении, рождало разнообразные способы мщения. Степанов постоянно изобретал что-то новое. Но все казалось ему недостаточно удовлетворительным. Единственное, в чем он был в полном согласии с самим собой, это желание подвергнуть свою жертву как физическому, так и моральному воздействию. Теперь он поступал по наитию. Галерея картин смешалась в его воспаленном воображении. Степанов действовал скорее бессознательно. Его подрагивающие руки двигались сами собой.

Первым делом Антон Николаевич поставил посреди комнаты самый громоздкий стул из всех, какие были в его распоряжении.

Потом он принес несколько кожаных ремней. Посадив на стул Любовь, он сначала привязал к ножкам ее ноги, затем стянул за спинкой руки девушки. Зачем он проделывал все это, профессор и сам не мог бы сказать. Любовь не выказывала ни единой попытки с сопротивлению. Такая инфантильность ее сильнее распаляла Степанова. Ему страстно хотелось вынудить девушку к крикам мольбы, к униженным просьбам о пощаде.

– Сейчас, моя милая Любашенька, – бормотал профессор, – сейчас мы все сделаем…