Олег Чарушников - Если так рассуждать

.. Неизвестно, кого он так честил. Скорее, говорил так, по привычке, для себя. - Он у вас вообще-то подморожен, красавец этот, - обернувшись, заметил Николай Федорович. - Заменили бы лучше... - Где подморожен, где? - засуетился старикан. - Вот. И еще вот, сбоку. Видите? Старикан огорченно подавил мороженные места пальцами и вдруг воинственно вскинул голову. - Да, чуть-чуть тронуло. Ну и что? А раньше как бывало? Вспомнить противно! - Опять раньше, - усмехнулся Николай Федорович, вспомнив утренние разговоры. -А чему вы, собственно, смеетесь? - завелся старикан. - Чему обрадовались? Я вырежу немного, ничего страшного. Не привыкать-стать. - Да-да, - сказал Николай Федорович несколько неосторожно. - Привычка вторая натура. - Лебеду вы не едали! - заявил заметно осерчавший старикан. - По-другому бы запели. Лебеду! - При чем тут лебеда, - с досадой сказал Николай Федорович. - При том! - старикан дрожащими руками запихнул картофелину в сумку и заковылял к кассе. - При том, что вы не патриот! - крикнул он отойдя подальше. - Не патриот вы! Заелись! - Стыдно, гражданин, - сказала полная женщина из очереди. - Прицепились к пожилому. - Я прицепился?! - Николай Федорович развел руками и несколько клубней выкатились из авоськи. - Если уж на то пошло, я действительно не патриот... - Вот именно! - вставил старикан издали. - Не патриот мороженой картошки! И не патриот всякого хлама, который был раньше и теперь дорог кому-то как память. Сейчас-то зачем умиляться? Лебеду я не ел... Так черт с пей, с лебедой! Картошка хорошая должна быть, и нечего лебеду вспоминать! - Подберите что рассыпали, - сказала женщина. - Размахался... Николай Федорович в сердцах вывалил картошку обратно па ленту транспортера и зашагал к выходу. Проходя мимо старикана, он демонстративно отвернулся, и старикан тоже. Так они спинами и шаркнули друг об друга. - Ни в чем уважения нет. Совсем распустились! - громко произнес при этом старикан, но Николай Федорович не стал с ним связываться. Всю дорогу до дома он мысленно возражая старикану, а заодно табельщице, и своему заму, и тому парню из ПДБ, что все это не так, неверно и неправильно. Не уважает он не прошлое, а только ту накипь, то дурное я страшное, что было в прошлом, и что считалось неизбежным и даже необходимым, - а сейчас, через много лет, стало казаться далеким, милым сердцу и прекрасным, как и вся прошедшая молодость, далекая, милая и прекрасная... Не лебеда - точка отсчета радости, и не девяносто процентов против вчерашних восьмидесяти... Николай Федорович почти бежал домой и уже не пытался следить за четкостью и категоричностью формулировок. Повторяясь и путаясь, он торопился доказать самому себе что-то очень важное, без чего потом нельзя будет прийти в цех и работать с людьми. - Капельку лучше, еще не счастье... - бормотал он, поднимаясь по лестнице через три ступеньки. - Это всего лишь немного лучше и все. И все! Не больше. Надо наоборот, почему они не хотят этого понять?.. И только уже дома Николай Федорович сообразил, что этот ни с того ни с сего вспыхнувший спор о логике счастья начался не с табельщицы и не с троллейбуса, а раньше, утром, дома. Началось со стихов, нечетких и странных, услышанных по радио, - о вечности и абсолютном нуле. Стихи вспомнились разом, будто дождались своей очереди:

- Наша измученная земля Заработала у вечности, Чтобы счастье отсчитывалось От бесконечности, А не от абсолютного нуля!

Николай Федорович походил по комнате, повторяя вслух слова, как бы немного нескладные, но хорошие именно этой своей нескладной складностью и внезапной простотой. Потом он пошел на кухню и достал из шкафа пачку вермишели. Вода на газе закипела быстро. - Завтра доспорим, - решил Николай Федорович, засыпая вермишель в кипяток. - Вдвоем лучше получится. Он покруче, как любил с детства, посолил воду и сел за кухонный стол планировать свой завтрашний день в цехе.