Владимир Савченко - За перевалом

По странному для нас развивалось общество разумных ящеров Одиннадцатой. На всех ранних стадиях они не знали… огня. В болотно-тепличном климате материков планеты (тогда еще были материки) пожары не возникали. Куда больше, чем от горения, выделялось тепла от гниения органических остатков.

По тем же причинам они не ведали о температурах ниже точки замерзания воды – да и о самом факте замерзания ее. Поэтому-то такое болезненное впечатление произвело на Амеб (наравне со сведениями об огне, ядерной и аннигиляционной энергии) узнанное от нас о морозах, снеге, льде… Но зато в пределах привычного диапазона температур и давлений они знали и умели все; куда больше нас, во всяком случае. Знали и умели, не обладая ни техническими средствами познания, ни даже орудиями труда сложнее палки, используемой в качестве рычага.

Прикладных наук – в нашем понимании – у них не было. Математика была развита и всеми почитаема – но, скорее, как область искусства, эстетического виртуозного упражнения в области чисел; применять ее в делах им представлялось столь же нелепым, как нам, к примеру, применять музыку для проектирования мостов… Причиной этому было то, что познание у них носило куда более интуитивно-чувственный, чем логико-аналитический характер.

«Странно, что вы вообще достигли стадий разумности!» – заметило по этому поводу одно ВП.

Чувственная мудрость, мудрость древних ведунов, йогов, суфиев… а также и ящериц, которым она помогает в опасности оборвать хвост, а потом вырастить новый. Что ж, тоже познание. Вероятно, из-за такого крена разумные ящеры и исполняли свои практические дела сплошь биологическими и химическими способами. Оно было и легче в основной среде их деятельности – воде. В ней они строили-выращивали замки и лабиринты, выделяли из солей металлы, газы, образовывали дамбы и туннели для морских течений – и все это не прикладывая, как правило, рук…

На экранах и в сферодатчиках снова появились зримые воспоминания Амеб о своем прошлом: толпа ящеров бредет в зеленой, пронизанной лучами Альтаира воде; растянулись в цепь, огибают высокий серый утес. Непонятен смысл уверенных движений и сложных жестов существ – но ясно, что он есть, смысл.

Цепь замкнулась вокруг утеса, ящеры сходятся к нему – и все враз, мелькнув блестящими спинами, уходят под воду; на их месте темное маслянистое кольцо.

Когда оно достигает камня, утес начинает оседать, заваливается обломками, осыпается в воду.

– Однако стремление создавать свое через разрушение сотворенного природой было чуждо им в той же степени, в какой оно свойственно нам. «Природа творит вещественные образы, несравнимо более сложные и универсальные, чем можем мы и чем нужно нам, – гласил принцип практической философии рептилий. – Необходимое нам осуществимо как частные случаи универсальных решений природы – упрощением естественных процессов и образований». Не сокрушать природу, а воздействовать на нее изнутри – кто скажет, что это плохой принцип! Но с него все и пошло: вместо того, чтобы, изменяя среду, согласованно приспосабливать ее к своим нуждам, они стали изменять себя.

– Может быть, не нам их и судить, – задумчиво дополнила Ксена. – Начальные шаги коллектива мыслящих существ определяют не провозглашаемые ими принципы, а могучие веления природы. Кто знает, в какую сторону устремилось бы развитие людей, если бы у них был задан примат интуитивного мышления над логическим, да еще если бы они были наделены способностью регенерации органов, способностью к анализу при похолодании или засухе, могли одинаково обитать в воде и на суше…

– Короче говоря, если бы они не были людьми, – заключил Дан. – Что верно, то верно: природа задарма отдала рептилиям Одиннадцатой большие знания о жизни и себе. Может быть, слишком большие – или, может, такие знания лучше добыть трудами и поиском, чтобы знать им цену?.. Менять себя им было легче, чем природу. Предки людей употребили много сил и хитрости, чтобы беречься и отбиваться от хищников, – а эти рептилии влиянием на гены придали своим тканям ядовито-мерзкий вкус… и не надо пещер, не надо костра или оружия – и так никакая тварь их мяса в рот не возьмет! И отношения к еде у них развивалось противоположно нашему. У людей век от века все возрастала разборчивость, кулинарный изыск, тяга к компактно-калорийному питанию – теплокровность обязывает. А предки Амеб – рептилии все упрощали способы ассимиляции веществ (у них он и не называется питанием) до того, что в конечном счете могли потреблять все органическое. Недаром, считывая у нас информацию о разнообразном питании, об искусстве приготовления пищи и напитков, Высшие Простейшие в ужасе меняли цвета от красного до синего!

Почти единственным памятником преобразования ими природы на этой стадии и остались те найденные Ксеной дома-растения. Это в самом деле были дома – только культура их за тысячелетия запустения одичала, выродилась.

– Постепенно вся интеллектуальная мощь рептилий стала направляться на усовершенствование себя. И оно пошло в том же нарастающем темпе, как у нас развитие техники, совершенствование среды обитания, – продолжал Дан. – Рептилии овладели своими генетическими процессами настолько, что они перестали быть наследственными, для этого уже следовало придумать другое название. Наследовалась теперь, собственно, только эта потрясающая способность изменяться. В течение жизни они производили над собой такое множество преобразований, что, вероятно, и сами не помнили, как выглядели в детстве, в юности или на прошлой неделе. Так наступила Эра Разнообразия…

Картины, считываемые сейчас, были похожи на сатанинский шабаш, плод воображения средневекового художника-монаха. Вот из моря вынырнула рептилия с лобастой треугольной головой, перепончатыми, каких раньше не было, лапами и небольшим тельцем в обильных складках синеватой кожи. Оно повертело головой – на шее под челюстью обнажились розовые полудужья жабр – и начало надуваться. Складки кожи на спине и боках развернулись в продолговатый баллон, который разбухал все больше и больше, пока не растянулся до полной прозрачности: сквозь пленку просматривались ребра, легкие, пульсирующее сердце. Ящер-аэростат поднялся над водой, полетел по ветру в сторону берега и белых облаков.

Вот по кромке берега ковыляет на тонких лапах, волоча сморщенный хвост, рептилия-мыслитель о двух головах: лица обращены друг к другу, беседуют, жесты правой руки ящера подкрепляют доводы правой головы, но левая их отметает.

Плывет в ясной воде, импульсами выталкивая ее из сизого медузного «зонта», существо, отличающееся от медуз только треугольной головой. Последний рывок – выбросилось на береговую отмель. Студенистая масса на глазах преобразуется в туловище и конечности, приобретает рельеф, жесткость, кожу; конечности, правда, кривые, но – на раз сойдет! – ковыляет на них по суше.