Исай Лукодьянов - Очень далекий Тартесс

– Пошлешь по городу верных людей кричать на царство Эхиара, а про Аргантония пусть кричат… сам знаешь что.

Тордул нетерпеливо дернул ногой.

– А Эхиар?

– Мои люди доставят его в город. Ты встретишь его с надлежащим почетом.

– За это не беспокойся! – восторженно вскричал Тордул.

– Я еще не кончил. Когда вы ворветесь в крепость, направь часть людей к дворцу своего родителя. Пусть они сомнут его стражу, а его самого возьмут под надежную охрану.

– Это я сделаю, – ответил Тордул, помолчав. – Но… что с ним будет дальше?

– Посмотрим. Думаю, что его государственная мудрость пригодится Тартессу и в дальнейшем.

Они поговорили еще немного, обсудив подробности предстоящего переворота, а затем юный мятежник покинул канатную мастерскую купца Эзула: он торопился к своим людям.

Эзул проводил его за ворота, посмотрел вслед и вернулся в каморку. Отломил кусок лепешки, сунул в редкозубую щель под вислыми усами, пожевал, исподлобья взглянул на верховного казначея.

– А что, светозарный Миликон, если этот сумасшедший и впрямь захватит власть и провозгласит царем этого… Эхиара?

– В Тартессе будет править наместник Карфагена, – сказал Миликон, поднимаясь. – Только Карфаген может покончить с царствованием Аргантония. А мы, – он дернул Эзула за бородку, – мы дадим для этого Карфагену оружие из черной бронзы. Надрубал терпеливо поджидает в Столбах нашего греческого гостя.

Эзул довольно засмеялся, с бороды его посыпались крошки.

– То-то обрадуется греческий простофиля, – сказал он, – и оружие увезет и старого дружка Падрубала повидает. Хи-хи-хи, придется бедным фокейцам с персами палками воевать…

– Так вот кто бунтарь – Тордул. На чего он, собственно, хочет? Возвращения порядков, которые были в старину?

– Ну, допустим. А что?

– Да знаете ли, идеализация прошлого более подходит старикам. Наверное, это чисто возрастное. Представляю себе старика неандертальца – он обкалывает новый каменный топор и ворчит: «Разве это кремень, вот раньше кремни были…» А какой-нибудь наш потомок, дожив до преклонных лет, будет брюзжать, сидя перед объемным, цветным, стереофоническим, воспроизводящим запахи телевизором: «Вот раньше, говорят, передачи были…» Я что хочу сказать: ваш Тордул молод, ему пристало вперед смотреть, а не назад.

– Но ведь он не мог ничего знать о неотвратимости исторического прогресса. Тордул мог почерпнуть представления о справедливости только из прошлого.

– Позвольте, а восстания рабов? Спартак, по-вашему, тоже оглядывался на прошлое?

– Но Тордул не вожак рабов. Он хочет, в сущности, дворцового переворота.

– Зря, зря. Парня с таким горячим бунтарским характером следовало бы поставить во главе восстания, которое…

– Дорогой читатель, очень просим: не торопитесь.

– Не нравится мне это, Горгий, – сказал кормчий и сплюнул в грязную воду между судном и причалом. – Томили нас, томили, а теперь – кха! Давай в восточную гавань, выгружай наждак, бери черную бронзу и убирайся в море…

– Что тебе не нравится, Неокл? – рассеянно отозвался Горгий. – Чего хотели, то и получаем.

Они сидели на корме под жарким солнцем Тартесса, полуголые, распаренные. Из-за мешков, сваленных возле мачты, доносились стук костей о палубу, ленивая матросская перебранка.

– Эй, Лепрей, довольно трясти!

– Все равно больше двух шестерок не выкинешь.

– Мое дело. Сколько хочу, столько и трясу.

Покатились кости, раздался взрыв хохота.

– Опять один и один! Подставляй лоб, Лепрей!

– Жаль, Диомеда нет, он мастер щелкать…

– Что ж мы, братья, так и прощелкаем всю стоянку? Ни в винный погреб, никуда не пускают. Чего хозяин нас держит, как собак на цепи?

– Правильно делает, – отозвался рассудительный голос. – Диомед вот сходил на берег, да и пропал.

– А скучно, братья, без Диомеда… Ну, чья очередь выкидывать?

«Да, пропал Диомед, – тоскливо подумал Горгий. – Обещал разузнать Миликон, куда он задевался, и молчит. Смутно все, тревожно… Велит корабль ставить под погрузку, а самого меня на кошачью охоту тащит. Мне ихние кошки поперек горла, тьфу!.. И как же завтра без меня грузить станут? На первой волне груз разболтается, еще трюм разнесет… Неокл, он, конечно, дело знает, да все не свой глаз…»

– Не нравится мне, – продолжал зудить кормчий, потирая слезящиеся глаза. – Груз дорогой, а как его через Столбы провезешь? Карфагеняне там.

– Что делается в Столбах, о том здешние правители знают лучше нас. Не пошлют же они такое оружие прямо в лапы врагам.

А сам думал с нехорошим холодком в животе: Миликон сухой путь запретил, непременно в море выталкивает. А от Миликона кто приходил с повелением? Канатный купец… Эзул этот самый… Сидит в Тартессе, а о нем в Столбах Падрубал-карфагенянин заботится, ремешок с письменами шлет. Темное это дело… Может, рассказать Миликону про ремешок?

Новый взрыв смеха прервал его смятенные мысли.

– Опять у Лепрея один и один!

– Да у него просто лоб чешется, оттого и старается.

– Вот бы у тебя так зачесался. Не везет, а вы, дураки, ржете.

– Слышь, братья, знал я одного игрока – в точь наш Лепрей, как бросит, так один и один. Вот он однажды до того разозлился, что хвать кости – и проглотил, чтоб соблазну играть не было. А потом, слышь, подошло время, присел он за кустом, а они, кости, значит, возьми да выйди наружу. Посмотрел он под себя – опять один и один!

От матросского хохота вздрогнуло судно.

– Эй, вы, потише! – крикнул Горгий.

Потянулся к ведру, плеснул на себя воды: хоть и теплая, а все-таки полегче, когда мокрый.

Рассказать Миликону про ремешок, конечно, можно, но вот вопрос: в новинку ли ему это будет? Уж если Эзул у него ходит в доверенных людях, то, может, и сам Миликон стакнулся с Падрубалом? Неужели такой знатный в Тартессе человек держит руку злейшего врага своего города?..

Горгий тихонько поцокал языком.

– Ты ему скажи, что корабль неисправен – кха! Испроси дозволения отправиться сухим путем, – будто сквозь туман слышал он нудную речь кормчего.

Не ответил. Снова и снова перебирал в памяти слова Эзуэта, с час назад приходившего на судно. Хорошо начал купец, обрадовал: завтра, мол, с утра выгружай наждак, получишь чернобронзовое оружие. Была понятна и просьба перевести корабль к восточному причалу – для удобства погрузки. А дальше началось непонятное: желает-де светозарный Миликон показать тебе кошачью охоту… высокая это честь для приезжего купца, еще никто из греков не удостаивался…

Вдруг пришла догадка: не опасается ли Миликон, что он, Горгий, заполучив оружие, перегрузит его на повозки и, нарушив запрет, уйдет из Тартесса не морем, а сушей? Не потому ли желает держать его, Горгия, при себе вплоть до того часа, когда закончится погрузка и можно будет выпроводить корабль в море? В море, прямиком в загребущие падрубаловы лапы…