Евгений Лукин - После нас - хоть потом

- Сопровождать будем? - спросил, предвкушая Глеб.

Ефрем насупился.

- Сам справится… - буркнул он, устыдившись, видать, что добрых полчаса азартно мастерил вместе с учеником энергетическое пугало. Чисто дитё малое! Старый чародей вообще был подвержен резким перепадам настроения.

Портнягин приуныл. Очень уж ему хотелось посмотреть из астрала, как солнце русской поэзии будет приставлять пистолет ко лбу этой тётки, однако, зная не понаслышке вздорный и упрямый норов Ефрема, перечить не стал. Бесполезно.

Фантому дали установку - и страшный призрак исчез.

Некоторое время Портнягин стоял неподвижно, склонив ухо к плечу. В такой позе обычно прислушиваются к скандалу за стенкой. Но физически не подслушаешь, а незаметно выйти в астрал не было возможности. Наконец смирился, махнул рукой.

- Ну и ладно! - небрежно подвёл он черту. - А то ишь чего придумала… Классика обувать! «Отворите мне темницу…»

Кудесник медленно повернул к ученику изумлённое морщинистое лицо.

- Чего-чего? - с угрозой переспросил он.

Тот растерялся.

- Н-ну… «Узник»-то как начинается? «Отворите мне темницу…»

Несколько секунд Ефрем Нехорошев молча смотрел на Глеба.

- Двоечник, - с невыносимым презрением выговорил он. - Это лермонтовский «Узник» так начинается! А у Пушкина: «Сижу за решёткой в темнице сырой…»

Портнягин обомлел.

- Погоди, погоди… - забормотал он, словно бы в забытьи. - «Сижу за решё…» «Отворите мне…» Ёлкин пень! Вернуть нельзя?

- Нет, - безжалостно отрубил колдун.

- Слушай! - со страхом выдохнул Глеб. - Сообразит ведь, мымра старая! Содрала у Лермонтова, а разбираться Пушкин пришёл… Она ж теперь с Маркелыча не слезет! Ясно же - заказчик… Вот это я его подставил…

Отмахнувшись от мохеровой охранницы, у которой на этот раз что-то стряслось с электрообогревателем, Глеб Портнягин прямиком устремился к редакторской двери.

Ларион Маркелович встретил его с отрешённым лицом.

- Спасибо, Глеб, - сдавленно сказал он. - Век тебе этой услуги не забуду.

Портнягину стало совсем неловко.

- Была уже? - с сочувствием спросил он.

- Была. Только что…

- И… как?

- Спасибо, Глеб… - с интонациями ослика Иа повторил измученный редактор. - Чаю хочешь?

Портнягин вгляделся - и к изумлению своему понял, что не иронизирует Маркелыч. В самом деле искренне благодарит. Отнюдь не горечь звучала в голосе редактора, а просто крайняя усталость.

- Ты подробнее можешь? - взмолился ученик колдуна.

- Ну а что подробнее? - кротко молвил смолоду седовласый газетчик, изымая крохотный чайник из крохотной ниши. - Прибежала в слезах, в истерике… Говорит - явился к ней Пушкин… среди бела дня, с пистолетом… Письмо умоляла уничтожить… Что ещё? Каялась, божилась, что больше никогда, ни под каким предлогом…

- Почему Пушкин? - напрягшись, спросил Портнягин.

- А кого бы ты хотел?.. - рассеянно переспросил Маркелыч. - Лермонтова?.. - Внезапно выпрямился, замер с чайничком в руке, забормотал ошалело: - Погоди, погоди… «Отворите мне…»

- Ну слава Богу, - с облегчением сказал Портнягин. - Значит, и она тоже перепутала…

Когда в тусклом окошке, глядящем на исполосованный тучами запад, возникла свирепая тигриная морда вечернего солнца, тихонько заныла входная дверь - и Глеб Портнягин, не меняясь в лице, неуследимо быстрым движением перебросил страницы - так, чтобы томик Гоголя оказался открытым на повести «Портрет». Лучше бы, конечно, на «Страшной мести», но она в другом томе.

Слышно было, как вернувшийся с прогулки старый колдун Ефрем Нехорошев освобождается в прихожей от шубейки и отрясает снег.

Вошёл. Застав ученика с посторонним чтивом в руках, насупился, зыркнул исподлобья на разъятую стену, где за внешним рядом полок с обязательной эзотерикой таилась тщательно подобранная библиотечка русской и зарубежной классики.

- Расхлебенил… настежь… - сварливо заметил кудесник и, подойдя, запустил неприязненный глаз в книжку. Убедившись, что поглощаемое Глебом художественное произведение имеет хотя бы какое-то отношение к мистике, малость смягчился. - Лучше бы что по специальности зубрил… - всё же не устоял он перед соблазном назидания.

- Слышь, Ефрем, - устремив на учителя задумчивые честные глаза, сказал Портнягин. - А как ты сам колдовать начал?

Услышав вопрос, старый чародей замкнулся, напустил на себя спесь, но Глеб был терпелив, и терпение его вскоре вознаградилось.

- Попробуй не начни… - уклончиво молвил Ефрем. Хмыкнул, бросил на питомца лукавый взгляд искоса. - Давай-ка так… Полку верни на место, а то, не дай Бог, клиент нагрянет, а у нас тут изба-читальня! Кофейку свари, а там посидим, побалакаем…

Вот и поди пойми, кто кого наколол! Если ворчание кудесника по поводу изящной словесности было непритворным, то, очевидно, Глеб. Если же допустить, что Ефрем Нехорошев, пряча под эзотерикой классику, использовал соблазн запретного плода, чтобы повысить таким образом культурный уровень своего не слишком грамотного питомца, то хитрецом, несомненно, оказывался он сам.

Так или иначе камуфляж вскоре был восстановлен, кофе сварен, и учитель с учеником воссели на табуретах за освобождённым от всего лишнего столом, под которым немедленно затеплились два жёлтых кошачьих глаза.

- Значит, любопытствуешь, как… - неторопливо начал колдун. - В столбик, Глебушка, в столбик… Карандашиком на школьной тетрадке…

- Не понял…

- Сейчас поймёшь, - пообещал старый чародей, беря щербатую чашку за обломок ручки. - Про «Доски судьбы» слыхал? Ну вот что-то в этом роде… Короче, с предсказаний я начал, Глебушка. Верней даже, с предсказания…

Первые школьные годы вихрастый Ефремка Нехорошев был не в меру задорен и проказлив, а потом - как подменили мальчонку: необщителен стал, мрачен, учёбу забросил напрочь. Собственно, он и раньше-то в отличниках не числился, но хотя бы, получая очередную двойку, делал вид, что огорчён! А теперь… Учителя разводили руками и списывали всё на переломный возраст, однако сам Ефрем с угрюмой взрослой ясностью сознавал причину перемен. Причиной было горе. Не какая-нибудь там мальчишеская обида, а именно горе. Народное. Предстоящее.

А всё началось с обычного нудного до собачьей зевоты урока наиновейшей истории, когда рассеянный слух будущего колдуна внезапно уловил в монотонной речи учителя нечто такое, что заставило нерадивого Ефремку схватить карандаш и лихорадочно произвести в тетрадке несколько простеньких арифметических действий.

Результат поразил его настолько, что Нехорошев оцепенел. Затем вскочил.

- Григорий Петрович, можно выйти?