Евгений Лукин - После нас - хоть потом

- Чага, - умоляюще глядя, проговорил Влад. - Я должен лететь, понимаешь?

Она долго молчала. Потом сказала безразлично:

- Да.

- Но я вернусь, Чага! Я сделаю все, чтобы вернуться! Ты не откочевывай отсюда, ладно?

- Я не буду отсюда откочевывать, - сказала она.

Лицо ее оставалось неподвижным. Шевелились одни лишь губы.

- Господи, Чага!.. - Влад чуть не плакал. - Ну что же ты вся такая… как из дерева!

На секунду прозрачно-серые глаза стали враждебными.

- А ты как из металла!

«Злится, - с облегчением подумал Влад. - Значит, все в порядке».

- Чага, не злись… - улыбнувшись ей, как ребенку, попросил он. - Я вернусь. Вот увидишь…

Стальная птица курлыкнула властно и нежно.

- Все, Чага!.. - Влад схватил за руки, заглянул в глаза. - Все… Зовет….

Он уходил, то и дело оборачиваясь и совершая странные движения поднятой рукой, словно потрепывал ласково по вычесанной шерсти невидимого зверя. Взобравшись на крыло, потрепал в последний раз и скрылся…

- А тебе никогда не приходило в голову, - задумчиво промолвил Дик, - что наша так называемая гуманность для них - особо изощренная форма жестокости?..

Он помолчал, не столько ожидая ответа, сколько озадаченно вслушиваясь в им же самим произнесенную фразу. Потом вздохнул и утопил клавишу…

Выпуклый прозрачный панцирь опустился. Влада больше не было. Была присевшая посреди округлого пепелища, медленно задирающая мощный клюв к небу стальная птица.

Стальная птица… Усмехнувшееся мертвое лицо Армая… Уткнувшийся в землю Стрый со снесенным затылком и неподвижные мечтательные глаза Колченогой… Смертельная змейка металлического лезвия и убитый всадник, зависший с раскинутыми ногами над метнувшимся к земле зверем… Конец кочевью… Последний год живем… И взрывающееся оружие в руке владыки металла, с грохотом оползающий склон…

Стальная птица закричала, ударила в землю огнем и прянула ввысь. На краю пепелища нехотя занялась, задымила молодая трава. Истошно затрубил Седой. Сотрясая воздух, крылатый металл восстал над холмом, сверкнул, и у зверей подломились ноги. Все трое припали к земле.

Чага стояла, запрокинув голову, как когда-то в неглубоком голом овражке, посреди стальной вьюги… Кружившаяся в высоте серебристая мошкара растерянно метнулась в стороны, пропуская металлическое чудовище, а затем, словно спохватившись, кинулась запоздало вслед и, не догнав, косо чиркнула по лиловому вечереющему небу.

Чага взяла костяную лопатку и пошла к дымящейся, тлеющей траве. Забив огонь, бросила лопатку в пепел и вернулась к перепуганным, не смеющим встать зверям. Похлопывая по горбоносой с закрытыми глазами морде, уговорила подняться Рыжую, а за ней поднялись Седой с Угольком. Чага освободила зверей от пут и снова запрокинула голову. Стальная птица была еще видна. Крохотная, она карабкалась все выше и выше, но крик ее уже не достигал земли.

Он так и не отнял у нее камни… Медленным шагом Чага взошла на голую, как череп, вершину холма и увидела тлеющие развалины заката и алый краешек падающего за горизонт солнца. Под ногами розово блеснул крупный изогнутый, как кость, осколок. Чага поискала глазами тающую в зените стальную крупинку, но найти уже не смогла…

Она стояла одна, посреди пустой степи, оставленной людьми, и только сбитый с толку металл, которому пригрезилось на секунду стальное возносящееся чудовище, рыскал над холмами. Металл, чьего приближения она уже не могла, не умела почувствовать…

В конце концов, она всегда знала, что проклятие Матери рано или поздно сбудется. Чага поднялся осколок и, удивившись его нежному теплу, прижала к груди.

Быстрый, светлый, разящий без промаха на этот раз почему-то медлил. Потом, подкравшись сзади, с визгом вспорол воздух у самого уха, и Чага от неожиданности уронила осколок. Некоторое время она оцепенело глядела под ноги, потом заставила себя нагнуться, но подобрать не успела.

Металл ударил в плечо, развернул и, не дав даже упасть на землю, поразил ее в сердце.

В сердце, а не в печень и не в горло, как предсказывала когда-то Мать.

И веселое ж место - Берендеево царство. Стоит тут славный град Сволочь на реке Сволочь, в просторечии - Сволочь-на-Сволочи, на который, сказывают, в оны годы свалилось красно солнышко, а уж всех ли непотребных сволочан оно спалило, то неведомо… Плывут тут ладьи из варяг в греки да из грек в варяги по речке Вытекла… Сияет тут красой молодецкой ясный сокол Докука, и по любви сердечной готова за ним хоть в Явь, хоть в Навь ягодка спелая - боярышня Шалава Непутятична… Творит тут деяния тайные хитроумный Кудыка - на все руки мастер. И катится по небу синему солнце ясное, из катапульты, сиречь из кидала запущенное. Ох, докатится!.. Читайте роман Евгения Лукина - и вы будете смеяться, как давно не смеялись!

Кудыка был разбужен дробным, глуховатым бряцаньем медного позвонка. Заворочался на лавке, с надеждой выпростал из-под одеяла, подбитого заячьим мехом, всклокоченную голову, но, разлепив веки, так ничего и не увидел. Черно - как в полене. «Трык-трык… - поскрипывало и постукивало неподалеку. - Трык-трык…» Приподнялся на локте, все еще ожидая, что вот-вот порозовеют, засветятся репейки [1]слюды в широком косящатом оконце.

Не дождавшись, крякнул, помянул в сердцах шишимору [2]и всех родичей ее, потом запустил пятерню в редкую от частых раздумий бороденку и, уставясь в невидимый потолок, стал сердито соображать, что же он все-таки напутал в хитром своем резном снарядце. Днем вещица работала исправно и бряцала вовремя, если и промахивалась, то самую малость, а вот восхода, вишь, не угадала еще ни разу. Может, и впрямь шишимора шалит?.. Однако в шишимор, по правде сказать, Кудыка не особенно-то и верил. Он, если на то пошло, и сам о прошлом годе, сговорившись с Плоскыней, подсадил шишимору княжьему боярину Блуду Чадовичу. Резали они с тем Плоскыней в тереме вислое крыльцо [3]о двух столпах. Крылечко вышло - загляденьице, да вот прижимист оказался Блуд, недоплатил… Ну и, стало быть, с того самого дня возьми да и заведись шишимора. Скрипит, стонет - хоть из терема беги. Долго крепился Блуд, а все одно не стерпел, послал за Кудыкой да за Плоскыней, уплатил сполна. И - как корова языком слизнула, нет шишиморы… Такое вот диво.

Кудыка ухмыльнулся, припоминая давнюю эту проделку, и сел на лавке, накинув на плечи зипунишко [4]. За ночь горенка выстыла, пробирал озноб. Либо огонь вздуть? Кудыка встал и в черной, как сажа, тьме сошел крутой двенадцатиступенной лесенкой в подклет, где потрогал чуть теплую печку и хмыкнул довольно. Печью своей Кудыка гордился. Сложенная из греческого кирпича и лишь сверху обмазанная глиной, жар она держала, почитай, всю ночь. В двух шагах от Кудыкиной подворотни по речке по Вытекле пролегал путь из варяг в греки - ну как тут не попользоваться такой оказией! Были бы только денежки. А денежки у Кудыки были. Не чурки деревянные, как у прочих берендеев, а мелкое серебро, дробная монета, у тех же греков наторгованная.