Дино Буццати - Рассказы из сборника 'Семь гонцов'

На станции No 4, я знал, меня должна была ждать мама. Но когда поезд остановился, на скамейке перрона никого не было. И шел снег.

Я высунулся как можно дальше из окна, все оглядел и, разочарованный, хотел уже было поднять стекло, как вдруг увидел ее в зале ожидания: она спала, закутавшись в шаль и забившись в самый уголок скамейки. Боже милосердный, какая же она стала маленькая!

Я спрыгнул с поезда и поспешил ее обнять. Прижимая маму к себе, я почувствовал, что она почти ничего не весит - не человек, а горсточка хрупких косточек. И еще я почувствовал, как она дрожит от холода.

"Ты, наверное, давно меня ждешь?"

"Нет-нет, сынок, - сказала она, счастливо смеясь, - всего каких-то четыре года".

Отвечая, она не смотрела на меня, а шарила глазами по полу, словно что-то искала.

"Мама, что ты ищешь?"

"Ничего... А твои чемоданы? Ты оставил их там, на перроне?"

"Они в поезде", - ответил я.

"В поезде? - Тень разочарования пробежала по ее лицу. - Ты их еще не выгрузил?"

"Понимаешь, мне..." - я просто не знал, как ей все объяснить.

"Ты хочешь сказать, что сейчас же уезжаешь? Что не остановишься даже на денек?"

Она замолчала и испуганно смотрела на меня.

Я вздохнул: "Э, да ладно! Пусть себе поезд уходит. Сейчас я сбегаю за чемоданами. Я решил.

Останусь здесь, с тобой. В конце концов, ты ждала меня четыре года".

При этих моих словах лицо матери опять изменилось: вернулось выражение радости, на нем вновь появилась улыбка (но оно уже не светилось, как прежде).

"Нет-нет, не ходи за вещами, ты меня не понял! - взмолилась она. - Я ведь пошутила. Все правильно, ты не можешь задерживаться в этой глуши. А обо мне не думай. Ты не должен ради меня терять ни часа. Гораздо лучше будет, если ты уедешь сразу же. И не сомневайся даже. Это твой долг...

Я мечтала только об одном - увидеть тебя.

Вот мы и повидались, больше мне ничего не надо..."

Я крикнул: "Носильщик, носильщик! (носильщик тут же вырос передо мной). Нужно выгрузить три чемодана!"

"Ни за что не позволю, - твердила мама. - Такого случая у тебя уже больше не будет. Ты молод и должен идти своей дорогой. Садись в вагон, скорее. Давай, давай! - И она, улыбаясь через силу, стала легонько подталкивать меня к поезду. - Ради бога, скорее, а то уже двери закрывают".

Не знаю уж, как я, эгоист несчастный, снова очутился в купе, высунулся из окна и стал еще махать на прощание.

Поезд тронулся, и очень скоро мама сделалась еще меньше, чем была на самом деле. Маленькая, горестно застывшая неподвижная фигурка на пустом перроне, под падающим снегом. Потом она превратилась в черную безликую точку, в крошечную букашку в просторах мироздания, и вскоре исчезла совсем. Прощай!

С опозданием, которое измеряется уже годами, мы продолжаем спешить. Но куда?

Опускается вечер, в выстуженных вагонах почти никого не осталось. То там, то здесь в уголках темных купе можно увидеть незнакомцев с бледными непреклонными лицами: им холодно, но они в этом не признаются.

Так куда же мы? Как далеко наша последняя станция? Доберемся ли мы когда-нибудь до нее?

Стоило ли бежать так поспешно из любимых мест, от любимых людей? Куда я мог засунуть свои сигареты? А, вот они - в кармане пиджака! Назад возврата нет, это ясно.

Так поднажми же, синьор машинист! Какое у тебя лицо? Как тебя зовут? Я не знаю тебя и никогда не видел. Беда, если ты мне не поможешь. Держись крепче, машинист, брось в топку последний уголь, пусть мчится вперед эта старая скрипучая колымага, прошу тебя, пусть она несется во весь опор и опять хоть чуть-чуть станет похожей на тот прежний паровоз. Помнишь? Пусть ворвется он в ночную бездну. Только, ради всего святого, не сдавайся, гони от себя сон. Может, завтра мы уже прибудем.