Александр Зорич - Время — московское!

«Ничего себе масштабы! — ужаснулся я. — Впрочем, Мадарасп говорил мне когда-то о двух тысячах... Выходит, всего в два раза приврал? Для клона — считай аптечная точность... Тысяча человек предателей! Да откуда столько? Гипноз? Шантаж? Влияние Глагола? А ведь скорее всего!.. Ничего не скажешь, на славу потрудились коллеги майора-воспитателя Кирдэра...»

Тем временем Колесников не сбавлял оборотов.

— Бойцы так называемой ДОА предали нас и наше дело, — продолжал генерал-майор прокурорским голосом. — А значит, мы не несем ответственности за их жизни. Точно так же, как мы не несем ответственности за жизни обитающих на Глаголе манихеев, букашек и таракашек, мартышек и орангуташек. Я не вижу никаких причин сожалеть о предполагаемой гибели этих людей!

— А вот я причины вижу, — спокойно парировал эти гневные филиппики Иван Денисович. — Во-первых, предатель Родины — это категория не моральная, а юридическая. Предателем Родины солдата может признать только суд. И разбираться с каждым конкретным солдатом нужно индивидуально, принимая в расчет все его обстоятельства, состояние здоровья и многое другое! С привлечением соответствующих документальных материалов! К слову сказать, после захвата Гургсара в нашем распоряжении теперь эти материалы есть... Так что с предателями Родины вы погорячились. А во-вторых, и это важнее, мы с вами — русские. Основной же императив нашей культуры, ежели кто запамятовал, состоит в сохранении, преумножении и защите всего русского в Сфере Великорасы. Являются ли бойцы армии ДОА предателями или нет — в данном контексте не важно, ведь они являются русскими. И это последнее обстоятельство перевешивает все остальные.

Колесников отреагировал нескоро — он сидел, уронив свою тяжелую голову на руки. Затем генерал-майор издал сдавленный стон. И наконец, повернувшись к Индрику, сказал изменившимся, глухим голосом:

— Все это я понимаю, Ваня... Насчет русских... Как надо понимаю... Но сделать мы ничего не можем. Разве только сгореть вместе с ними. Ты же видел, где эти лагеря! Какие там натриевые гейзеры, тросы... Там ни один флуггер не сядет!.. Вертолет... Бэтээрам по бездорожью туда идти сколько? Сутки, двое? Вот и остается нам одно: действовать быстро и прагматично... Спасать свои шкуры... Трусами быть... и подлецами.

— Что же, товарищи... Значит, будем уповать на научную недоброкачественность теории эсмеральдитовых масконов, — неожиданно подвел итог дискуссии Двинский. — А также и на то, что товарищ Локшин ошибся в расчетах и Дунай пролетит мимо.

В штабе было душно, многолюдно и вдобавок накурено.

Офицеры, ответственные за эвакуацию, в поте лица отрабатывали свой горький хлеб. Остальные, так сказать, сидели на чемоданах.

Среди этих последних были и мы с Таней.

Чтобы не путаться под ногами, мы облюбовали стеклянную шайбу наблюдательного павильона.

Мы стояли у окна, наблюдая за жизнью космодрома. Над головой трещали по швам многоцветные небеса Глагола с символичным серпом рокового Дуная над горизонтом, под ногами копошились жуки-тягачи и козявки трех военных цветов: хаки, серый, черный.

Я всегда считал себя человеком действия, предпочитающим, чтобы события происходили со мной лично. Но в тот день пассивное наблюдение доставляло мне какое-то особенное, ни с чем не сравнимое удовольствие.

Мысли о надвигающейся катастрофе придавали окружающим нас пейзажам и военно-бытовым сценам на летном поле дополнительный, «неучтенный» шарм. Когда я думал о том, что совсем скоро Глагол превратится в астероидную армаду джипсов, даже приземистые серо-коричневые кряжи вдали переставали казаться мне убогими уродцами... Я даже начал испытывать к обреченной планете нечто вроде тихой нежности. Это как в лирической поэзии — самыми красивыми поэтам всех наций кажутся цветущие сады. Почему? Да потому, что задень облетают...

На космодроме было жарко.

На летном поле, напротив дороги, ведущей на космодром через живописный хутор разновеликих топливных хранилищ, стояли под погрузкой два танкодесантных корабли — «Иван Рубан» и «Цезарь Куников». К обоим тянулись хлопотливые хвосты очередей — боевая техника, трофейное оборудование на грузовиках и платформах, экипаж загубленного «Вегнера», две роты охраны «осназа Двинского»...

Танкодесантные корабли прибыли на космодром четыре часа назад — после того, как Колесников запросил помощи у Долинцева. После обеда мы с Таней наблюдали величественную картину их посадки.

Без заемных ТДК теоретически можно было обойтись, как обходились мы без них раньше. После потери «Вегнера» транспортные возможности нашей эскадры несколько сократились. Но ведь и техники у нас стало меньше, и людей мы потеряли в боях под сотню!

Но примерно в то же время, когда мы наблюдали вылет джипсов из морской пучины, Х-крейсер «Дьяконов» подорвался на мине.

Х-крейсер, само собой, получил большую пробоину. Но, главное, в результате взрыва был поврежден оружейный погреб №5, где в этом походе хранились плутониевые боевые части для торпед.

Содержимое погреба тоже пострадало. Ну а какими приятными и полезными качествами обладают разрушенные плутониевые БЧ?

Правильно, токсичностью и радиоактивностью.

Экипаж «Дьяконова» под началом горбоносого угрюмца кавторанга Торпилина действовал строго по инструкции. А именно сразу же опорожнил погреб в открытый космос. После чего «Дьяконов» совершил посадку на дальней западной оконечности космодрома Гургсар.

Из экипажа Х-крейсера были сформированы две ремонтно-восстановительные бригады.

Первая бригада производила наружный ремонт корпуса (попросту — заваривала дыру). Вторая же занималась дезактивацией внутренних помещений. Ребята в «Гранитах» третьей тяжелой модели расхаживали по коридорам «Дьяконова» и опрыскивали все, что видели, спецраствором.

С нашей верхотуры было отлично видно — «Дьяконов» стоит в громадной луже радиоактивной воды. На зеркальной, черной поверхности лужищи плавает салатового цвета пена. С каждой минутой лужа становилась все больше, а хлопья пены громоздились все выше.

Так вот... Хотя прогноз относительно «Дьяконова» был положительным и оставлять его на Глаголе никто не собирался, о погрузке техники и, главное, людей на Х-крейсер до времени не могло быть и речи.

Но что же делать, ведь времени на эвакуацию — в обрез?

Командование в лице уже знакомого мне генерал-полковника Долинцева вошло в наше положение и прислало на Глагол два ТДК. «От сердца отрываю!» — я так и представлял себе, как это говорит Долинцев, похожий на засушенного кузнечика (у которого уж точно никакого сердца нет). Да, не хотелось товарищам из ГАБ оставлять на погибающем Глаголе хитроумную научную аппаратуру клонов...