Светлана Дильдина - Песня цветов аконита

— С двенадцати лет? Ты и сейчас почти ребенок еще… слишком рано.

Айхо ответил, и слова были горькими, словно мед диких пчел:

— Те, что рождены наверху, имеют право оставаться детьми куда дольше. Простите, мой господин.

Йири кивнул задумчиво:

— Да, ты прав.

— Я не говорю о вас, — поспешно добавил юноша. — Такие, как вы, верно, взрослые с самого детства.

— Нет, Айхо. Но об этом не будем.

— Простите, — он опускает лицо. Но не выдерживает: — Все мы — игрушки… Все, кто умеет развлечь. Так какой смысл в таланте? Стать тем, за что платят дороже?

— Это не так, — голос медленный, словно говорящий думает над собственными словами — и преодолевает сопротивление их. — Можно стать большим. Трудно… но можно. Тебе дано подлинное. Если удастся — ты проложишь дорогу, по которой пойдут другие.

— Кто? — кажется, он забыл, с кем говорит — неподдельная горечь в словах. — Те, у кого власть, у кого сила, ходят по своим тропам.

— Нет, мальчик. У всех есть душа. Даже у тех, кто кажется тебе воплощением всемогущества. Душа, которая так же ранима и просит счастья. — И завершает совсем тихо: — Я знаю.

— Я хотел бы стать одним из ваших людей. По-настоящему служить вам.

— Ты делаешь больше.

— Нет… я всего лишь исполняю повеление наместника, но не приказ моего господина, — он помедлил, — но… иначе ведь быть не может, правда?

— Актеры могут быть на службе у кого-то, но это неправильно. Разве что они — тайные шин. В другом случае нельзя прятать то, что должно принадлежать людям.

— Людям… всем, без разбору.

— Ты совсем не о том. Чистое пламя нельзя прятать в колодец. Ты боишься, что я оставлю тебя?

Он кивнул, избегая смотреть в глаза.

— Клятва верности и господина обязывает заботиться о слуге. Но у тебя другая дорога.

— Нет у меня дороги…

— Ты уже стоишь на ней. Только боишься открыть глаза.

— Да. Алый Цветок, — усмешка такая, словно ему больно. Однако лицо тут же становится беспечальным. — Мне есть чем гордиться. Не каждого так назовут.

— Как думаешь, какой цвет у сердца? Тебя зовут так, как надо, — Йири протягивает руку, касается его волос кончиками пальцев. — Смотри в глубину — там подлинная суть слов, а не то, что приписали им люди.

Айхо помедлил, спросил неуверенно, не понимая, простили его или же нет:

— Можно остаться?

— Конечно. Тебя будут охранять всю ночь. Разожгут огонь… иначе ты замерзнешь.

— А вы меня покинете?

— Я должен. Никто из нас себе не принадлежит.

— Не бросайте меня, — шепчет беззвучно.

— Я вернусь, как только смогу. Или не веришь?

— Я люблю вас.

— Я знаю, Айхо.

Зима пролетела, как не бывало. Теплая для северо-запада. Снегу выпало почти по колено. Дети играли в снежки, как-то и Ниро с детишками слуг затеял такую забаву. Снег не обжигал пальцев, а словно согревался в ладони.

В округах все было спокойно, сонно даже. Впервые за долгие месяцы Йири мог отдохнуть. Но отдыхать он отвык и понятия не имел, чем заняться. Пробовал обучить Айхо верховой езде — тот лошадей любил, но побаивался; однако актер оказался не слишком способным учеником. На прогулки Высокий брал его и Ниро, охрана держалась сзади. А мальчишки-ровесники, один в светло-синем — цвета Дома Хита, а другой в черном, в надвинутых на лоб капюшонах, следовали за ним — первый радостно и свободно, второй — отчаянно сжимая поводья, чуть не вцепившись зубами в гриву.

Разве что Ниро догадывался, почему господин порой останавливает коня и смотрит бездумно, словно рассчитывал встретить кого-то и вспомнил, что его здесь нет. Но даже он не мог понять, почему господин держит при себе мальчишку-актера и редко всерьез обращает на него внимание.

Айхо играл на сцене, как прежде, — больше его не трогали, разве что поглядывали издали.

Вслед теплой зиме и весна пришла ранняя, только снег стаял — бронзово-зеленые жуки закружились в воздухе с грозным гудением, ящерицы грели на камнях спинки под солнечными лучами.

Айхо, точно девушка, набрал первоцветов и украсил весь домик, даже конюшню не забыл. Лошади, и той цветы в гриву вплел. И венок на шею надел. Наместник увидел и долго смеялся — увидев собственного скакуна, убранного полусъеденным венком. Таким веселым, как этой весной, Йири еще не видел никто в Окаэре, никто и помыслить не мог, что он бывает таким.

И люди шептались — с чего бы? И не сулит ли это перемен в жизни провинции?

А потом наступила настоящая весна — сады зацвели, гул темно-золотых пчел наполнил воздух.

На невысокой каменной тумбе на берегу стояла фигурка с тоо в руках. Праздник весны — не дело запираться в домах, если деревья усыпаны белым и розовым снегом, если вода бежит, обновленная. Не дело запираться в домах, когда все вокруг радуется — и не след закрывать чувства на ключ, словно ставни зимой от мороза. Нельзя, не по-человечески! Как можно противиться миру, если мир предлагает разделить с ним полет и радость!? Если мир уничтожает старое, отжившее, словно ломается лед — и тает, словно сухая земля вскрывается, выпуская росток?

Айхо стоял неподвижно — только рука со смычком летала. Обычно на тоо играют сидя, но сейчас мелодия этого не позволяла. Музыка радости — серебряный свет заливал все вокруг, смеясь и ликуя. Гневная музыка — скалы вздымались, проклиная тяжесть свою, кипящие реки взлетали в небо, и солнце сжигало само себя, не в силах более умирать каждую ночь.

«Вот каким ты бываешь!» — успел подумать Йири и больше не думал уже ни о чем. Перед глазами возникла огненно-золотая птица, она билась о клетку, разрывая ее, словно паутину.

— Довольно! — горстью ледяных игл вырвался голос. Люди вскочили, оцепенев. Но музыка не подчинилась — всадники ветра неслись сквозь туман, как нож летит к сердцу. И рвалась из сердца навстречу душа.

— Довольно, — едва шевельнулись губы, и музыка оборвалась. Но гнев ее все еще висел в воздухе.

Движение руки — и люди спешат разойтись. Йири подходит к тому, кто застыл на каменной тумбе. Руки Айхо дрожат, и слезы в глазах. Он выглядит совсем обессиленным.

— Ты что-то сделал сегодня, — говорит ему Йири. — Но я пока не знаю что. Возможно, ты сделал это зря.

И тоже уходит.

Долго сидел, опустив подбородок на сцепленные руки. За стенами шуршал ветер, а может, горные духи подобрались поближе и шептались друг с другом. Когда-то он видел их — там, дома… в деревне. И в Сиэ-Рэн — тоже. А здесь — позабыл, что они живут на земле. Когда-то он умел рисовать их обманчивый облик, и люди с опаской смотрели на эти рисунки. Когда-то он рассказывал сказки, в которые верили. А теперь…

Дарители. Оба. Но один отдает все до капли, не жалея себя, безрассудный, по-детски доверчивый даже к врагам. А он, Йири, построил высокие стены и делает только то, что его обязали, и пользу приносят его дела — но все же…