Светлана Дильдина - Песня цветов аконита

А для чего — не ведает Суэ. Да и неинтересно.

В одиночестве бродила она по лесу, верные слова для разговора подыскивая. Не доверяет девчонка — что же, и не таких вокруг пальца обводить приходилось. Что-то зашевелилось на ветке, и на Суэ глянули два сердитых желто-зеленых глаза. Рысенок… да не один, рядом второй примостился. Совсем малыши, а шипят. Серые в пятнышках, кисточки на ушах. Суэ не сдержалась, руку к ним протянула — и вскрикнула от боли. Когти взрослой рыси по спине прошлись. Пытаясь отодрать от себя разъяренную кошку, покатилась по земле. Не поняла даже, когда кто-то на помощь пришел. Только увидев убитую рысь, поняла — Муравей и тут нашел Суэ.

— Ты следил за мной, что ли? — сердито спросила она.

— Следил, — отозвался тот чуть смущенно. — Ты же совсем беззащитна… одна в лесу. Вот и… — смешавшись, указал на рысь. — Мог быть и волк…

— Спасибо тебе! — Суэ с трудом поднялась и охнула.

— Да ты вся в крови! Позволь, посмотрю.

— Еще не хватало! До лагеря доберемся, а там…

— А там — что?

— Там девочка твоя мне поможет! — подняла голову Суэ. Не стеснялась она, конечно, ничуть, но уж больно удобный случай представился.

— Ты знаешь? Откуда? — смешался Муравей.

— Глупый… — ласково произнесла Суэ. — Неужто женщина женщину не признает?

А про себя отметила — не сказала девчонка, что Суэ подлинное имя ее назвала. Значит, тоже не до конца верит. Или боится, что Суэ ему дороже?

Рысят на ветке оставили, не убивать же. Хоть и так наверняка пропадут. Муравей хотел убить, Суэ заступилась. Чувствительность проснулась неожиданно — как же это, детенышей убивать?

Вся спина Суэ оказалась в глубоких царапинах. Серьезного ничего, но больно. Аюрин промыла травяным отваром, смазала зеленоватой мазью, пахнущей хвоей.

— Сама собираешь травы? — спросила Суэ. Шин тоже учили травы и зелья распознавать, но мазь она узнать не смогла, и любопытство взыграло.

— Сама… — неохотно отозвалась Аюрин. — Твоя мать лекаркой была?

— Нет, работала в поле и дом держала. Так… научили соседи и здесь кое-кто. А давно еще, в детстве, старший брат кое-что показывал… — она потемнела лицом и язык прикусила.

«А где он сейчас?» — совсем было собралась спросить Суэ, но передумала. Незачем. И жестоко.

Суэ родилась в семье кого-то из низших слуг дома Зимородков. Пятилетней ее отдали на обучение, и родни Суэ не помнила. Да и друзей как-то не находилось. Какие друзья у того, чья жизнь — служение? Куда отправят, туда и пойдет, кем прикажут, тем и станет. И потому тепло, которое чувствовала в присутствии Муравья, пугало ее. Не девчонка, далеко не девчонка, а терялась, когда его видела. Еще немного, и краснеть научилась бы. А Муравей не замечал ничего, старался помочь, рад был малейшую услугу ей оказать.

Женщина чувствовала себя преступницей — нельзя шини чувства испытывать, положено приказы выполнять. Значит, исполнит.

— Не след тут девочке оставаться, — прошептала Суэ. Руки ее, за миг до того закинутые на шею Муравью, опустились.

— Сам знаю. Так не уйдет никуда. Гнать, что ли, ее — сироту? Хорошая девчонка. По сердцу она мне, Суэ.

— Я ее уведу, в надежном месте укрою. Ты только помоги уговорить. Ведь вся жизнь у нее впереди — ребенок еще. Ей бы платье к свадьбе шить, а не стрелы пускать. Глаза у нее, как у котенка голодного, одинокого. Не от любви к сражениям она здесь. От безысходности.

— Хорошо говоришь. Верно. Только как уговорить-то? — с досадой сказал Муравей.

— Уговорю. Ты только меня поддержи.

Достаточно было сказать одну фразу: «Твой брат тебя ждет». И полетела бы Аюрин, как мотылек на огонь, и недоверчивые глаза ее по-детски бы распахнулись. Только Суэ молчала, небольшие ладони на коленях сложив. Муравей что-то спрашивал у костра, громкий голос и сюда доносился. Аюрин найденный гриб жевала, смотрела на Суэ. Чуяла — не так просто они наедине оказались, разговор будет. А не было разговора.

— Ты… возвращайся, похоже, Муравей тебя кличет, — пробормотала женщина.

— Да нет вроде.

— Может, и показалось. Недалеко — проверь.

Аюрин плечиком дернула, зашагала обратно.

А Суэ в другую сторону поспешила, быстро-быстро, чтобы никто следов не нашел. Не для нее любовь, да еще к предводителю мятежников, не для нее. Шин — только тени, послушные, скользящие по любой поверхности неуловимо. Уши, глаза, язык — но не сердце.

Поначалу женщина торопилась. Вдруг попробуют догнать? Все же Муравей и его люди в лесу живут, а она, хоть многому обученная, лес хуже знает. Но обошлось.

Суэ шла несколько дней, ненадолго останавливаясь в деревушках. Деньги у нее были — заплатила за молоко, за лепешки, за другую снедь, отдохнула недолго — и дальше. Сторонилась людей, больше отмалчивалась. Ее не расспрашивали — всякий знал, что творится вокруг, а Суэ, почитай, из самого костра шла.

А потом показалась река — гладь, покрытая жидкими чешуйками золота. Женщина шла по песку, у кромки воды. Суэ сделала еще пару шагов, наклонилась над живым зеркалом, чуть подернутым рябью. Лицо. Обыкновенное. Много таких. С такими лицами знают любовь, с такими лицами одинокими бродят по свету.

Тугой узел на затылке вызывал головную боль. Суэ вытащила шпильку — волосы, рассыпаясь, словно облегченно вздохнули. Бледные губы женщины чуть искривила улыбка. Ветер насвистывал что-то о нездешних долинах, редкими порывами проносясь над рекой.

«Прости, господин мой, — я не в силах выполнить твой приказ», — подумала женщина. Вода Орэн была холодна и спокойна.

Север — Столица

…Память — листик сухой на быстрой воде. Брось его — и поплыл, не остановишь, и ты над его движеньем не волен. Так и мысли о прошлом. Начали с одного, пришли к другому, а там и третье — рукой подать. И чем печальнее прошлое, тем охотней к нему сворачивает сухой листок и кружится в водоворотах того, что было…

Весна. Горы запада…

Ханари был страшно зол. Переброшенный из Сэй отряд пришел к опустевшей стоянке. Мятежная шваль растворилась в лесах и наверняка вынырнет неожиданно. Сквозь пальцы утекли — как хочешь, так и оправдывайся перед старшим по званию. Ладно, хоть возиться с местным отребьем будет не он. Его дело — передать приказ и стадо новобранцев в придачу. А погода тут мерзкая — промозглая, холодная, по утрам сырая взвесь в воздухе. Кустарник мертвый, колючий — поди проберись. Только демоновы отродья эти через кусты проскальзывать умеют. А тропинок словно и вовсе нет.

Командующего здешними солдатами-охламонами Ханари сразу невзлюбил — к радости обоюдной, взаимно.

Только и мечтал — вернуться в столицу. Чувствовал себя изумрудом в груде грязных булыжников.

Скоро пришло время отправляться обратно, однако думалось — годы прошли.