Дэн Симмонс - Олимп

Харман отдёрнул руку и вытер её о бедро, точно испачкался в чём-то мерзком.

Подлодка целиком представляла собой орудие для убийства людей. Короткое знакомство с погасшим ИскИном дало мужчине понять: торпедные боеголовки почти не имели отношения ни к машине, ни к подлинным задачам команды. Но чтобы выяснить настоящую миссию, следовало покинуть торпедный отсек подняться по наклонной палубе, миновать гардеробную и столовую, взойти по лестнице, спуститься по коридору мимо сонар ной рубки и помещения интегральной системы связи, потом вверх по новой лестнице в центр управления.

Правда, сухой оставалась только ближайшая половина торпедного отсека.

Свет нагрудных ламп указал путешественнику северную стену Атлантики примерно в пятнадцати футах перед глазами. Много столетий пролежала подлодка на донном хребте в двух сотнях футов от поверхности океана, покуда неизвестная сила, сотворившая Брешь, не откачала солёные волны из носовых отсеков, однако из мириадов представителей подводной жизни, что наверняка здесь кишела веками, не осталось даже пересохшей ракушки; не было и следа человеческих костей или других останков команды. Силовое поле, разрезавшее Атлантику, физически не разрубило ни гибкий металл обшивки, ни твёрдый корпус: лучи нашарили в месте стыка плотную, неповреждённую палубу, и всё же чёткий овал океана рассекал отсек пополам. Северная стена удерживала воду на всём открытом пространстве, но стоило сделать шаг за эту непроницаемую преграду, отражавшую лучи нагрудных ламп подобно натёртой до зеркального блеска тёмной поверхности…

Внезапно Харман исполнился отвратительного, болезненного ужаса и ухватился за нос ненавистной торпеды, чтобы не зашататься и не рухнуть на ржавые плиты палубы. Его тянуло бросить это старинное боевое судно, выбежать на воздух, сорвать респиратор и поддаться накатившей тошноте, лишь бы очиститься от яда, который внезапно заполнил и тело, и разум.

Хотя мужчина оперся на простую торпеду, предназначенную для истребления вражеских кораблей, в крайнем случае – портов, выход продуктов термоядерного деления троекратно превышал полную взрывную силу, обрушенную на Хиросиму (слово и образ только что посетили потрясённый рассудок Хармана), и способен был уничтожить практически всё на площади в сотню квадратных миль.

Всегда умевший верно оценивать на глаз расстояния и размеры – даже в эпоху, не требовавшую подобных навыков, – мужчина мысленно начертил четырёхугольник со сторонами десять на десять миль в сердце Парижского Кратера. Или же в Ардисе. Там подобная вспышка не только испарила бы особняк и новые постройки в микросекунду, но сдула бы прочь возведённые с трудом укрепления, прокатилась бы огненным шаром до факс-павильона, расположенного в полутора милях, и унесла его мгновением позже, вскипятила реку у подножия холмов, леса обратила бы в пепел, а в следующий миг растущая волна пламени уже докатилась бы до Тощей Скалы, на которой благодаря туринской пелене похищенный мельком видел свою жену и товарищей.

Запоздало активировав дремлющие нанофункции своего организма, Харман получил сообщение, которого больше всего боялся. Торпедный отсек наполняла остаточная радиация. Повреждённые боеголовки наверняка давным-давно утратили смертельную силу, правда, успев облучить при этом нос подлодки.

Но нет, сенсоры твердили, что корма представляет гораздо большую опасность, а ведь именно туда мужчине придётся пойти, если он желает лучше узнать эту машину смерти. Возможно, термоядерный реактор, управлявший мерзким судном, понемногу протекал долгими столетиями. Впереди путешественника ждал, радиоактивный ад.

Харман достаточно разобрался в собственных биометрических функциях, чтобы знать, как можно пообщаться с внутренним наблюдателем. И он задал самый простой вопрос: «Может ли термокожа полностью защитить меня от вредного излучения?»

Ответ пришёл в виде лаконичной мысли: «Нет».

Идти вперёд было бы настоящим безумием. Мало того, человеку не хватало банальной храбрости протиснуться сквозь чёрную стену в радиоактивный водоворот, одолеть затопленную часть торпедного отсека, холод и мрак столовой и кают-компании, где древние счётчики Гейгера просто взбесились бы, опять наверх и вниз по коридору мимо сонарной и помещения интегральной системы связи, а потом ещё по одной лестнице… Невыносимо даже представить весь этот жуткий, леденящий в жилах кровь, убивающий клетки путь до центра управления.

Чтобы оставаться дольше, тем более углубляться в недра гнусной посудины, нужно было в буквальном смысле слова утратить рассудок. «Это же верный конец. Не только мне – надеждам нашего рода, вере Ады, которая ждёт моего возвращения. А ребёнок? В наше грозное, опаснейшее время ему необходим отец. Я погублю будущее».

И всё-таки он должен был узнать. Квантовые остатки ИскИна торпедной боеголовки сообщили достаточно, и теперь мужчина просто не мог обойтись без ответа на свой единственный страшный вопрос. Поэтому Харман пошёл – пошёл вперёд, хотя и в ужасе, медленно, шаг за шагом.

В Атлантической Бреши он провёл уже трое суток, однако впервые решился преодолеть силовую стену. Это было полупроницаемое поле, такое же, как на орбитальном острове Просперо: мембрана пропускала исключительно «старомодных» людей. Вот только на сей раз человеку предстояло покинуть тёплое, наполненное воздухом пространство ради холода, мрака и чудовищного давления.

Как и рассчитывал Харман, термокостюм защитил его от глубинного эффекта, раз уж не спасал от радиации. Путешественник никогда не интересовался дизайном или принципом действия чудесной кожи: главное, чтобы помогала, и ладно.

Нагрудные лампы автоматически усилили яркость, проницая толщу воды, полную мельчайшего мусора и отражённых бликов. Затонувшие отсеки подлодки настолько же густо кишели жизнью, насколько стерильна была верхняя половина торпедного отделения. Поселившиеся здесь организмы не только не вымерли в условиях жёсткой радиации, но даже откормились и процветали. Все металлические поверхности скрылись под зарослями мутировавших коралловидных грибов, затянулись массами зелёной, розовой и сизой живой материи; всюду под влиянием невидимых течений слабо колыхались тонкие щупальца и кружевные оборки. Лучи то и дело вспугивали проворных существ, похожих на крабов. Из кормового торпедного люка, словно из норы, высунулся кроваво-красный угорь, но тут же втянул голову обратно и только сверкнул в темноте рядами острых зубов. Харман посторонился, пробираясь мимо.

Искусственный интеллект мёртвой боеголовки дал примерное представление об устройстве судна и расположении центра управления, однако лестницы, которая вела бы к столовой и гардеробной, не оказалось на месте. Суперсплавы, из которых была построена субмарина, не сгнили до сих пор и даже под водой прослужили бы ещё две тысячи лет, однако ступени «трапа» (название опять подсказала память, заключённая в пучках протеинов) давным-давно проржавели.