Федор Чешко - Архангелы и Ко

Одно из двух. Либо дружище Крэнг, оставшись без присмотра, по самые локти запустил хватала в неприкосновенно-резервную заначку, либо…

— Либо, — сказал дружище Крэнг, весело осклабляясь.

А потом добавил, осклабляясь еще веселее:

— Чего таращишься, как змея на штаны? Я твою кожу в любых видах видал. Я по твоей коже читаю, как по дисплею…

— Вероятно, читаешь ты все-таки не по коже моей, а по роже, — устало предположил Матвей. — А что долженствовало обозначать твое эффектное «либо»?

Крэнг многозначительно подмигнул.

— Я э-э-э… как это у вас говорят?.. уделался, — сообщил он, понизив голос чуть ли не до шепота и воровато зыркнув через плечо.

— Что?! — Вообще-то Молчанову казалось, будто он давно уже научился расшифровывать Крэнговы лингвистические шедевры. Получается, зря казалось.

Душевный друг Дикки-бой растерянно скребанул в затылке:

— Ну, говорю же: уделался. Или как правильно — вступил?

— Да говори ты уже на чистом англосе или глобале! — раздраженно рявкнул было Матвей и тут же, зашипев по-удавьи, прижал ладони ко рту: состояние губ неудалого наставника новоэдемской молодежи категорически не позволяло вести разговор «на басах».

— О, между прочим, — оживился Крэнг, — что тут у них с языками? Я еще в прошлый прилет с одним техником заговорил на глобале, так он от меня кинулся, как от черта. И в этот раз тоже…

— Именно как от… ой, ч-черт… черта… — Говорить, не шевеля губами, к сожалению оказалось практически невозможно. — Глобал тут запрещен. Господь, понимаешь, за что-то там наказал предков смешением языков; стал-быть, учить всеобщий язык — идти против Божьей воли. Да хуже того: они по этой же причине считают чем-то вроде досадной хвори знание больше чем одного языка. Тут в ходу англос, русский и немного украинский, так примерно треть народу из благочестия не желает понимать остальных. Брэйнишь, какой бардак получается сплошь да рядом? Зов… дьявол, да что ж больно-то так?! Зовут, понимаешь, то туда, то сюда попереводничать (в основном всякие междусемейные склоки), а вместо благодарности этакая снисходительная укоризночка… или вообще как на калечного какого-то смотрят…

Дикки-бой опять скребанул затылок. Потом еще раз скребанул (вероятно, для верности). А потом сказал глубокомысленно:

— Ах-ха… Ты ж украинский тоже знаешь? Получается, ты с каждым из местных можешь объясниться, а они сами друг с другом, может быть, и никак… Вот видишь, как все удачно на тебе сходится!

Несмотря на то? что Крэнг перешел-таки на относительно чистый глобал, смысл его речи от этого не прояснился.

— Ладно. — Матвей повалился на койку, подложил руки под голову и уставился в потолок. — Давай, разархивируйся. Чем ты там уделался, во что вступил и, главное, чего тебе от меня-то нужно?

Дикки-бой сделался очень серьезен:

— Я вступил в дело. Не бойся, дело очень выгодное. И под тебя забронировал уютное местечко. В общем, потом объясню, что к чему, а пока давай собирайся. Сейчас сбегаю к этой здешней полицай-хренотерке («Гренадерке», — поправил Молчанов страдающе), внесу залог и буду тебя забирать.

Выговорено все это было очень решительно и по-деловому, однако же сам Крэнг с места не стронулся — сидел, как сидел, и выжидательно, чуть ли не с опаской даже глядел на Матвея. А Матвей рассматривал белый светящийся потолок.

Немая сцена тянулась минуту или две, а потом Молчанов сказал:

— Хрена. Пока не узнаю, во что ты меня втравливаешь, я с этого топчана ни на ангстрем.

— Можно подумать, у тебя есть какой-то выбор, — пробормотал Дик без особой, впрочем, уверенности.

— А как же! — Молчанов по-прежнему любовался потолком. — Например, оскорблю красавицу, в форму одетую… Похоже, оскорбление при исполнении вообще единственное, с чем приходится иметь дело местной полиции… И хрена эта самая полиция меня тебе выдаст.

Он до хруста скосил глаза и посмотрел на Крэнга поверх синяков.

Крэнг воровато озирался:

— Я не могу здесь… Здесь могут быть под-слушки…

— Дурак, — сказал Матвей и сел (смотреть на собеседника ему хотелось, а вывихнуть глаза — нот). — Здесь НЕ МОЖЕТ НЕ БЫТЬ подслушек. О чем, интересно, ты думал, когда перся сюда? Что я с полнамека облобызаю тебя сквозь решетку и поскачу за тобой на задних цыпочках? Спа-си-тель… Благодетель долбанный, мать твою…

Крэнг вздохнул и полез в нагрудный карман.

— О чем думал, о чем думал… Сам ты долбленный мать… О том и думал, что брыкаться станешь из проклятой своей огородости…

— Гордости, — осторожно рявкнул Молчанов. — Ты продолжаешь?!.

Дикки-бой на рявк не отреагировал. Дикки-бой выволок из кармана портативный «антижучок» (очень недурной, из последних универсальных моделей), включил его и гулко, по-коровьи вздохнул:

— Между прочим, тут нет никакого криминала… почти. Просто конкуренты, мать их ту хэлл… Ну, хорошо, твой верх. Ты слыхал когда-нибудь такое слово: «флайфлауэр»?

— Ну, — сказал Матвей.

— Ты знаешь, что эти твари даже в своем родном мире — страшная редкость?

— Ну, — сказал Матвей.

— Не нукай, не напряг, — старательно выговорил Дик, явно гордясь собой и своим знанием русского. — А знаешь, что из этих… фер-мен-тов этих… фи-то-ин-сек-то-и-дов делают очень дорогие духи? Самые дорогие духи. Безумно дорогие. Знаешь?

— Ну, — сказал Матвей.

— Сейчас этим занимается какое-то дочернее предприятие «Макрохарда» (шустрые ребята лезут всюду, откуда пахнет наваром). То есть вообще-то они там занимаются вынутыми алмазами — тоже счетастый бизнес, сам понимаешь. У этих парней исключительная монополия на геологические разработки, но постоянного поселения там нет… Ну, не подходящее там место для поселений… Проблема там одна, понимаешь… вот. Раз в три-четыре года они снаряжают экспедиции за камушками, а заодно и флайфлауэров отлавливают, пытаются разводить на Земле… Но когда на Земле, качество чем-то там хуже и разводятся эти фиалкотараканы плохо… В общем, ты когда-нибудь слышал о Бернарде Шостаке? Это биохимик, чуть ли не гейтсовский лауреат.

Молчанов нахмурился и промямлил какую-то нечленоразделыцину. Фамилию Шостак он определенно слыхал, и не раз, но, помнится, к биохимии и Гейтсовской премии слышаное отношения не имело…

А Крэнг продолжал:

— Он впервые сумел разработать синтезкод этого ферме… ферм… ну, этих духов. Но ты же понимаешь, синтетик стоит гроши и серьезным спросом пользоваться не будет (там же всей цены, что из редчайшей живности получают, а запах, по совести говоря, гадковатый)… Поэтому Шостак придумал основать на родине флайфлауэров колонию. Понимаешь…

— Не понимаю. У макросов с постоянным селением проблема, а у Шостака что?

— А у Шостака этой проблемы не будет, — сообщил Дик. — У него голова — куда там «крепко-твердым»! А ты лучше слушай. Колония будет вроде здешней, со всякой такой экзотикой. Только будут не лесорубы, конечно, а егеря-сборщики, которые как бы это… добывают этих… тварей… с риском для жизни, вот. И варят духи чуть ли не прямо в джунглях. На — гы-гы! — кострах. Но… — Дикки-бой попытался выдержать эффектную паузу (и выдержал бы, только терпения не хватило), — но это все так, заставка. А на деле — потайной бункерок и синтез-лаборатория. Маленькая, литров на сто пятьдесят — двести в год, иначе цена упадет. Понял? А в перспективе еще и туризм. Парфюм-сафари, а? Прилетел, сходил с профессионалом в джангл, сам себе сделал духи… Да за такое счетастые будут платить суперозверелые деньги! Понял?