Клиффорд Саймак - Пересадочная станция (Way Station)

Они добрались до края поля и пошли напрямик к станции. Откуда-то спереди послышались быстрые шаги – кто-то бежал им навстречу.

– Инек! – донесся из темноты знакомый голос. – Инек, это ты?

– Да, Уинслоу. Что случилось?

Почтальон подбежал ближе и, переводя дух, остановился за кругом света, падающего от Талисмана.

– Инек, они все-таки собрались! Погрузились в две машины и едут. Но, надеюсь, мне удалось их задержать. В том месте, где начинается грунтовая дорога к твоему дому, я высыпал в колеи фунта два кровельных гвоздей, и на какое-то время они там застрянут.

– Кровельных гвоздей? – недоумевающе спросил Улисс.

– Толпа, – пояснил Инек. – Они собираются расправиться со мной. А гвозди…

– Понятно, – сказал Улисс. – Чтобы проколоть шины…

Уинслоу шагнул ближе, пристально глядя на светящийся сквозь ткань сумки Талисман.

– Это Люси Фишер, да?

– Точно, – ответил Инек.

– Ее старик только что примчался в город и начал вопить, что она опять исчезла. Там все вроде бы уже поутихло, но Хэнк их снова накрутил. Я послушал-послушал и двинулся в скобяную лавку. Прихватил гвоздей и успел сюда раньше них.

– Толпа? – снова переспросил Улисс. – Я не…

– А этот тип, что искал женьшень, ждет тебя у дома, – перебил его Уинслоу, захлебываясь от желания поскорее рассказать все, что ему известно. – У него там грузовик.

– Это Льюис с телом сиятеля, – пояснил Инек Улиссу.

– Он, по-моему, здорово расстроен, – добавил Уинслоу. – Говорит, ты должен был его ждать.

– Может быть, нам не стоит тогда задерживаться, – сказал Улисс. – Я не все понимаю, но догадываюсь, что назревает некий кризис.

– Послушай, что здесь происходит? – удивленно спросил Уинслоу. – Что это за штука у Люси в руках? И кто это стоит рядом с тобой?

– Потом, – сказал Инек. – Я все объясню тебе потом. Сейчас не до объяснений – надо спешить.

– Но, Инек, сюда направляется пьяная толпа…

– Когда они появятся, я и с ними разберусь. А сейчас есть более важное дело.

Продираясь сквозь бурьян, вымахавший местами по пояс высотой, все четверо бегом поднялись по склону. Впереди, на фоне ночного неба, темнело угловатое здание станции.

– Они уже у поворота! – задыхаясь, крикнул Уинслоу. – Я только что видел, как там мелькнул свет фар.

Инек, а за ним и остальные вбежали в ворота и, не сбавляя шага, бросились к дому. В отсветах Талисмана уже можно было разглядеть массивный кузов грузовика. От темного силуэта машины отделилась фигура человека и заторопилась им навстречу.

– Уоллис, это вы?

– Да, – ответил Инек. – Извините, что меня не оказалось на месте.

– Я, признаться, расстроился, когда понял, что вас тут нет.

– Непредвиденные обстоятельства, – коротко сказал Инек. – Мне срочно потребовалось отлучиться.

– Тело почтенного мыслителя в машине? – спросил Улисс.

Льюис кивнул.

– К счастью, нам удалось его вернуть.

– Через сад тело придется нести, – сказал Инек. – Машина туда не пройдет.

– В прошлый раз тело нес ты, – произнес Улисс.

Инек кивнул.

– Друг мой, я надеялся, что сегодня ты доверишь мне эту почетную обязанность…

– Конечно, – ответил Инек. – Думаю, и он не стал бы возражать.

На язык просились другие слова, но Инек сдержался, решив, что было бы неуместно благодарить Улисса за то, что он снял с него тяжкую необходимость приносить покаяние перед умершим.

– Они уже идут, – пробормотал Уинслоу, стоявший рядом. – Я слышу на дороге какой-то шум.

И действительно, со стороны дороги доносился звук шагов, неторопливых, уверенных, точно поступь чудовища, которому незачем спешить – жертва все равно никуда не денется. Инек стал лицом к воротам и вскинул винтовку.

За его спиной заговорил Улисс:

– Наверное, будет правильнее и достойнее похоронить его при полном свете нашего возвращенного Талисмана…

– Она тебя не слышит, – сказал Инек, не оборачиваясь. – Ты забыл, что Люси глухонемая. Надо ей показать.

Не успел он договорить, как все окружающее пространство озарилось вдруг ослепительным сиянием. Со сдавленным возгласом удивления Инек повернулся к своим товарищам и увидел, что сумка, где хранился Талисман, лежит у ног Люси, а сама она гордо держит над головой маленькое солнце, заливающее светом и двор, и древний дом, и даже край поля.

Стало так тихо, будто весь мир затаил дыхание и замер, встревоженно ожидая страшного грохота, который вот-вот должен прокатиться по земле, но его все не было и не было.

А вместе с тишиной пришло устойчивое ощущение мира и спокойствия, заполнившее каждую клеточку каждого живого существа вокруг. Не просто мир, который объявили и которому пока позволяют остаться, нет, – настоящий, прочный мир, покой в мыслях, какой приходит вместе с закатной прохладой после долгого жаркого дня или с теплым призрачным сиянием весенней зари. Мир в душе и вокруг, достигающий самых дальних пределов бесконечности; устойчивый, надежный мир, который сохранится до последнего дыхания вечности…

Опомнившись, Инек медленно повернулся к полю и увидел на границе освещенного участка серые силуэты людей, сбившихся в кучу, словно стая присмиревших волков в слабых отблесках костра. Пока он смотрел, люди по одному таяли в темноте и исчезали в том же направлении, откуда пришли. Вскоре скрылись все, кроме одного, который вдруг сорвался с места и бросился вниз по склону холма к лесу, подвывая от ужаса как испуганная собака.

– Это Хэнк побежал, – заметил Уинслоу.

– Жаль, что мы его напугали, – серьезным тоном произнес Инек. – Никто не должен этого бояться.

– Он сам себя боится, – сказал почтальон, – потому что живет со страхом в душе.

Видимо, он прав, подумал Инек. Человек всегда был таким. Человек долго жил со страхом и больше всего на свете боялся самого себя.

Все пятеро стояли у невысокого земляного холмика. Беспокойный ветер шелестел в ветвях залитого лунным светом яблоневого сада, а где-то вдалеке у реки переговаривались в серебряной ночи птицы козодои.

Инек попробовал прочесть надпись, выбитую на грубо отесанном камне, но лунного света не хватало. Впрочем, он и так помнил ее наизусть:

«Здесь лежит гость с далекой звезды, но эта земля ему не чуждая, ибо, умерев, он вернулся в большую Вселенную.»

«Ты, когда писал эти строки, думал, как мы», – сказал ему посланник с Веги-21 всего днем раньше. Инек тогда ничего ему не ответил, но сиятель был не прав, потому что суждение это не только веганское, но и вполне земное.

Язык сиятелей – не самый легкий на свете, и, выбивая зубилом слова, Инек допустил две или три ошибки. Но камень был гораздо мягче мрамора или гранита, которые обычно используют в таких целях, и неумело сделанную надпись вряд ли ждала долгая жизнь. Через несколько десятков лет солнце, дожди и морозы раскрошат выбитые на плите символы, а спустя еще такой же срок они исчезнут вовсе, и там, где были слова, останутся лишь шероховатые выступы. Но слова все равно сохранятся – если не на камне, то в памяти.