Сергей Снегов - Драма на Ниобее

- Ваш шеф у себя? Мне нужно поговорить с Барнхаузом.

У нее изменилось лицо. Только что оно было полно скорби. Теперь в нем появилась вражда.

- Придется вам подождать. Барнхауз на Ниобее. Он вылетел туда сразу, как получил сообщение от Мальгрема о вашем чудовищном приказе. Как вам могло прийти в голову такое возмутительное решение? Мы будет протестовать!..

- О моем решении мы поговорим с Барнхаузом, а не с вами! - оборвал я ее, - Когда он вернется?

- Не раньше, чем завтра к вечеру. - Она демонстративно отвернулась и шагнула к машине.

После короткого отдыха в гостинице я пошел в больницу. Оба врача повторили все ту же формулу, которую я слышал весь полет: "Пока изменений нет". Я больше не мог терпеливо выслушивать это и потребовал точного растолкования. Врач Базы был категоричней ниобейского врача.

- Она умирает, друг Штилике. "Изменений нет" в данном случае означает, что угасание жизни продолжается неотвратимо.

- Неужели современное могущество медицины, ваши совершенные лекарства и методы...

Он прервал меня:

- Их хватает только на то, чтобы задержать умирание. За словами "изменений нет" стоит все могущество современной медицины. Не требуйте от нас чудес. Вы хотите к Миядзимо? Идемте вместе.

Врач первый прошел в палату. Изменений не было, он говорил правду. Ирина по-прежнему лежала на спине, бледная, с закрытыми глазами, с выпростанными поверх одеяла руками. "Третий день на спине, ни единого движения, ни единого взгляда, - думал я. - Третий день... Изменений нет пока..."

- Уйдемте отсюда, Штилике, - шепотом велел врач.

Я позвонил в космопорт. Планетолет с Барнхаузом вернулся с Ниобеи, Барнхауз поехал к себе.

Я пошел в управление. Агнесса Плавицкая нервно ходила по приемной. Она встала передо мной, преграждая путь. Мне было не до шуток и иронии, и я не собирался ни шутить, ни иронизировать, но невольно сказал не так, как надо было:

- Ваш начальник не принимает посетителей, друг Агнесса?

Она вспыхнула. Золотые колокольчики в ее ушах зазвенели отчаянно и жалобно.

- Он ждет вас, господин Штилике. Но он нездоров. Он сильно отравился на Ниобее. Пожалейте его, господин Штилике. Даже если он... в общем, если что вам не понравится... все равно, не будьте к нему суровы. Молю вас, господин Штилике! Ему надо лечь в постель, а он захотел объясниться с вами.

И колокольчики Агнессы мелодично повторили ее мольбу. Я ничего не понимал. Она говорила возбужденным шепотом. И если бы она остановилась на своей непонятной просьбе, я, наверно, от одной растерянности пообещал бы выполнить все, что она пожелает. Но она добавила:

- Вы теперь должны быть мягче, господин Штилике. Вы так виноваты перед Джозефом и Питером-Клодом! Разве случилось бы это несчастье, если бы вы не разрешили Ирине полететь с вами? Вам так хотелось быть с ней, я понимаю, Ирина очаровательная женщина... Какой урок для всех нас, господин Штилике, эта трагедия на Ниобее. Но я прошу вас, от всей души прошу... Вы понимаете меня?

Это был перебор. Я еле сдерживал бешенство.

- Не понимаю! И, осмелюсь заметить, не нуждаюсь в вашем прощении, Агнесса. И буду вести себя так, как велит мой разум, а не вы.

Она отшатнулась от меня, как будто я ее ударил. Колокольчики зазвенели смятенно и громко.

- Ненавижу вас! - сказала она рыдающим шепотом, - Боже, как ненавижу вас!

- Агнесса, с кем вы шушукаетесь? - донесся из кабинета голос Барнхауза. - Когда же придет этот ваш любимец Штилике?

- Уже пришел, - сказал я, отворяя дверь.

Барнхауз восседал за своим просторным, как теннисный корт, столом лохматый, краснощекий, широкогубый божок какого-то дикарского племени. Он возложил на стол могучие руки - пятипалые лопаты на длинных толстых черенках. Глаза его, слишком маленькие для такого обширного лица и отороченные воспаленными веками, тускло рдели. Мне показалось, что он напился.

- Не пьян, не пьян! - ответил он на мою невысказанную мысль, Законов не нарушаю, можете мне поверить. И другим не позволю. Надышался сернистого газа. Мальгрем уговаривал не лезть на вулкан, а я полез. Люблю пламя. И сернистый газ люблю. Но перебрал. Два дня буду ходить осоловелый! Да, Штилике, беда у нас с вами. Погиб хороший человек. По нашей с вами вине погиб. Вы разрешили вести жертву на заклание, я предоставил транспортные средства... в смысле, планетолет, вы понимаете меня?

- Миядзимо еще не погибла, - сказал я. Мной опять овладевало бешенство.

- Погибнет, куда она денется! Смерть у нее в головах, в саване, машет косой, скверная старуха! Долго ли смогут ее отпугивать лекарствами и облучениями? Не делайте таких глаз, Штилике, нехорошо так выщериваться, поверьте мне. Я не столь воспитан, как Джозеф, у меня без изящества, но кое-какие правила хорошего тона вызубрил. Особенно с полномочными уполномоченными... Сочетание слов, Штилике! Люблю внушительные сочетания не просто уполномоченный, а еще и полномочный... Еще бы чрезвычайного добавить, а? Как в старину - чрезвычайный и полномочный посол!..

- Хватит вздора! - прервал я его болтовню..

Он наслаждался моим нетерпением. Я вспомнил слова Теодора Раздорина: "Пьет с приятелями и закусывает ими". Я не был приятелем Барнхауза, но закусить мною он, кажется, намеревался. Отравление сернистым газом бывает похоже на алкогольное опьянение, я часто видел людей, на которых так действовали вулканические испарения.

- Какой же вздор, Штилике? Не болтовня, нет! Разве я осмелился бы?.. Уже говорил: я - это я, а вы - это вы. Разница! Ваша слава - это же великое звание, ваша слава, я же все понимаю, Штилике.

- Слава это не звание, а деяние, - сказал я, мне надо было что-то сказать.

Барнхауз ухватился за случайную подсказку. Он подстерегал момент, чтобы, забив мне предварительно голову болтовней, удобно повернуть дело.

- Великолепно сказано, Штилике, великолепно! И как верно! Слава - это деяние. Итак, поговорим о деяниях.

- Слов излишне много пока...

- Тоже верно - многословие! Все верно у вас, полномочный уполномоченный. Во все вы мигом воспроникаете! Я правильно выразился? А почему, Штилике? Безгрешность! Абсолютная беспорочность! Не шутите, не играете в азартные игры, своей жены нет, чужих жен не отбиваете, хоть временами и бросаете на погибель. В общем, совершенство. Величественная статуя самого себя!

Я встал. Если бы он сказал еще хоть одно слово, я ударил бы его. Он тоже поднялся. Барнхауз желал драки. Я глубоко вздохнул, это помогло сдержаться. Он понял, что перешел межу. Оскорблениями он уже не сыпал. И ерничания стало меньше.

- Сядьте, Штилике. Итак, мы остановились на деяниях. Я возмущен распоряжением эвакуировать Ниобею. Бесчеловечный и антигуманный приказ!

То, что он будет настаивать на продолжении работ на Ниобее, я заранее знал. И заранее готовился противодействовать его просьбам и доказательствам. Но что он объявит мое решение антигуманным, было неожиданно.