Фрэнк Герберт - Эффект Лазаря

Его сожительница была маленькой и стройной с бледно-золотистыми волосами и маленькими впадинками на месте глаз. На ней было длинное голубое сари, и когда она ступала, Киль не слышал шагов — одно только царапанье. Она покачивалась из стороны в сторону и напевала себе под нос.

«И почему утро должно было начаться именно с этого случая», раздумывал Киль. Извращенная ирония судьбы. «Именно сегодняшнее утро!»

— Наш ребенок имеет право жить! — провозгласил морянин. Его голос громыхал на всю палату. В Комитете по Жизненным формам подобные громогласные протесты раздавались нередко, но на сей раз Киль был уверен, что весь этот пыл предназначен женщине, чтобы убедить ее, что ее спутник намерен бороться за них обоих.

Как Верховному судье Комитета, Килю слишком часто доводилось совершать смертоносный росчерк пера, открыто облекая в слова непроизносимые страхи просителей. Частенько случалось и иначе, и тогда эта палата оглашалась жизнерадостным смехом. Однако сегодня, в данном случае, смеху здесь не звучать. Киль вздохнул. Морянин, пусть даже и преступник по их законам, придавал всему делу политическую окраску. Моряне были заинтересованы в любом «нормальном» по их мнению потомстве и ревниво отслеживали любые роды наверху, если был вовлечен родитель-морянин.

— Мы крайне внимательно изучили ваше прошение, — произнес Киль. Он посмотрел направо и налево на своих коллег по Комитету. Он сидели, равнодушно глядя куда угодно — на крутой изгиб пузырчатого потолка, на мягкую живую палубу, на стопку отчетов перед ними — куда угодно, только бы не на просителей. Грязная работа была оставлена Уорду Килю.

«Если бы они только знали», подумал Киль. «Высший Комитет по Жизненным формам вынес мне свой приговор… как вынесет со временем и им». Он чувствовал глубокое сострадание стоящим перед ним просителям, но правосудие было неотвратимым.

— Комитет определил, что данный субъект. — Ни в коем случае не ребенок! — является всего лишь модифицированной гаструлой…

— Мы хотим этого ребенка! — мужчина вцепился в поручень, отделявший его от высоких скамей заседателей Комитета. Охрана насторожилась. Женщина продолжала напевать и раскачиваться — совершенно не в такт мелодии, исходившей из ее уст.

Киль перебрал лежавшую перед ним стопку отчетов и вытащил папку, пухлую от вычислений и графиков.

— У субъекта был обнаружен ген аутоиммунной реакции, — сообщил он. — Такая генетическая структура ведет к тому, что клеточное содержимое губит самое себя, разрушая собственную клеточную оболочку…

— Тогда оставьте нам этого ребенка, пока он не умрет сам! — выпалил мужчина, утирая лицо мокрым платком. — Во имя человечности, оставьте нам хоть эту малость!

— Сэр, — возразил Киль, — во имя человечности я не могу этого сделать. Мы определили, что эта структура является в случае инфицирования субъекта вирусом-переносчиком контагиозной…

— Нашего ребенка! Не субъекта! Нашего ребенка !

— Довольно! — воскликнул Киль. Охрана молча подвинулась поближе к морянину. Киль ударил в гонг, и весь шум в зале затих. — Мы клялись охранять человеческую жизнь, поддерживая жизненные формы, не являющиеся летальными отклонениями.

Отец-морянин отшатнулся, потрясенный этим ужасным обвинением. Даже его сожительница перестала покачиваться, хотя тихий напев все же исходил из ее уст.

Килю хотелось крикнуть им всем: «Я умираю, прямо здесь, перед вами, я умираю ». Но он подавил этот импульс, решив, что если уж поддаваться истерике, то лучше все же сделать это дома.

— Мы облечены властью, — произнес он взамен, — принимать крайние меры, чтобы обеспечить выживание человечества в той генетической неразберихе, которую оставил нам Хесус Льюис. — Он откинулся назад и постарался унять дрожь в руках и в голосе. — Нас глубоко огорчает необходимость отказа. Уведите вашу женщину домой. Позаботьтесь о ней…

— Но я хочу…

Вновь прозвенел гонг, заставив мужчину умолкнуть.

— Пристав! — возвысил голос Киль. — Выведите этих людей. Им будет выдана обычная компенсация. Субъект уничтожить, материалы исследования сохранить в соответствии с Постановлением о Жизненных формах, подпараграф В. Перерыв.

Киль поднялся и миновал остальных заседателей, не уделив им и взгляда. Сопротивление и протесты несчастного морянина эхом отдавались в коридорах рассудка Киля.

Едва Киль оказался один в своем кабинете, он откупорил фляжечку бормотухи и налил себе порцию. Он проглотил ее, вздрогнул и задержал дыхание, когда теплая прозрачная жидкость устремилась в его кровоток. Он сидел в своем специальном кресле, закрыв глаза и опустив длинный узкий подбородок на каркас, поддерживающий вес его огромной головы.

Он никогда не мог изречь смертный приговор, как сегодня, без того, чтобы вспомнить, как он сам младенцем предстал перед Комитетом по Жизненным формам. Люди говорили, что он не может помнить этой сцены, но он помнил — и не обрывками, не кусочками, а целиком. Его память возвращалась во чрево, в спокойствие рождения в угрюмой родильной палате и к радостному пробуждению у материнской груди. И заседание Комитета он помнил. Всех волновал размер его головы и длина тонкой шеи. Сможет ли суппорт компенсировать этот вес? Он и слова понимал. Речь всплыла в нем из каких-то генетических колодцев, и хотя он не мог говорить, пока развитие речевого аппарата по мере роста не открыло путь заложенному в нем от рождения, он знал смысл этих слов.

— Этот ребенок уникален, — произнес тогдашний Верховный судья, углубившись в медицинское заключение. — Его кишечник нуждается в периодической имплантации симбиотической рыбы-прилипалы, чтобы компенсировать недостаток желчи и пищеварительных ферментов.

Тогда Верховный судья, этакий великан на огромной далекой скамье, посмотрел вниз, и взгляд его сосредоточился на ребенке в материнских объятиях.

— Ноги толстые и короткие. Ступня деформирована, пальцы ног с одним суставом, шесть больших пальцев и шесть обычных. Туловище избыточно удлиненное, талия сужена. Лицо относительно мало. — Судья откашлялся. — Для такой огромной головы. — Тут Судья взглянул на мать Киля, отметив исключительно широкий таз. Явный анатомический вопрос этого человека так и остался невысказанным.

— Несмотря на эти затруднения, данный субъект не является летальным отклонением. — Эти слова, произнесенные судьей, присутствовали в медицинском заключении. Когда сам Киль стал членом Комитета, он выудил свой собственный отчет и прочел его с пристальным любопытством.

«Лицо относительно мало». Именно эти слова и стояли в отчете, в точности те, что он запомнил. «Глаза, один карий и один голубой». Киль улыбнулся этому воспоминанию. Его глаза — «один карий и один голубой» — расположенные практически у висков, позволяли ему взглянуть едва ли не прямо назад, не поворачивая головы. Ресницы у него были длинные, загнутые. Когда он отдыхал, они затеняли его глаза. Время разместило в уголках его широкого толстогубого рта морщинки от улыбок. А его плоский нос почти в ладонь шириной рос, пока не остановился совсем рядом со ртом. Его лицо в целом, если сравнивать с другими, выглядело странно прищипленным сверху донизу, словно после долгих раздумий его приделали в самый последний момент. Но эти глаза, размещенные по краям, именно они были главным в его лице — живые, умные.