Филип Дик - Человек в высоком замке

Очевидно, его обеспокоил звонок из канцелярии. Теперь он понял, что положение серьезно.

"А ведь, возможно, что этот молодчик уйдет, и это будет вам стоить вашей работы, — подумал консул Гуго Рейсс. — Моей работы, вашей работы — оба мы можем в любой момент очутиться на улице. Вряд ли у вас более безопасное положение, чем у меня. В самом деле, может быть, стоит вас слегка цапнуть за ног, чтобы поубавить спеси, герр полицайфюрер?

Что— нибудь этакое провернуть, что никогда нельзя будет вменить в вину.

Например, когда сюда придут жаловаться японцы, можно вскользь намекнуть на номер рейса Люфтганзы, которым уволокут отсюда этого парня, или, все отрицая, постепенно раздразнить их, ну, хотя бы тем, что самодовольно улыбаясь, дать понять, что Рейху на них наплевать, что маленьких желтеньких человечков не принимают всерьез. Их так легко уколоть. А если они достаточно разогреются, они могут довести свои жалобы непосредственно до самого Геббельса. Есть разного рода возможности. СД, в сущности, не может выдворить этого парня из ТША без моего активного сотрудничества.

Если бы мне только точно знать, куда нанести удар! Ненавижу тех, которые лезут через мою голову. Это ставит меня в чертовски неудобное положение. Я начинаю нервничать до бессонницы, а если я не смогу спать, то не смогу и делать свое дело. Оставим Германии самой исправлять свои проблемы. И вообще, мне было бы намного спокойнее, если бы этого неотесанного баварца вернули домой, к составлению отчетов в каком-нибудь вшивом отделении полиции".

Зазвенел телефон.

На этот раз Краус фон Меер был первым у аппарата, и Рейсс не смог ему помешать.

— Алло, — проговорил фон Меер в трубку.

Он принялся слушать.

«Уже?» — мелькнуло в голове Рейсса.

Но шеф СД протянул трубку ему.

— Это вас.

Втайне облегченно вздохнув, Рейсс взял трубку.

— Это какой-то школьный учитель, — пояснил Краус фон Меер, — допытывается, можете ли вы дать ему несколько австрийских театральных афиш для его класса.

Около одиннадцати утра Роберт Чилдан закрыл магазин и пешком направился в контору мистера Пола Казуора.

К счастью, Пол не был занят. Он вежливо поприветствовал Чилдана и предложил ему чаю.

— Я вас не задержу, — сказал Чилдан после того, как они оба принялись потягивать чай.

Кабинет Пола, хотя и был невелик, но отличался современной и простой обстановкой.

На стене всего дома одна, но превосходная литография: тигр работы Моккаи, шедевр конца тринадцатого столетия.

— Всегда счастлив видеть вас, Роберт, — сказал Пол тоном, содержавшим, как показалось Чилдану, некоторый оттенок равнодушия.

Возможно, это было просто его фантазией. Чилдан осторожно взглянул поверх чашки. Собеседник вроде бы казался добродушным и дружелюбным. И все же Чилдан ощутил некоторую перемену.

— Ваша жена, — сказал Чилдан, — вероятно разочарована моим безвкусным подарком. Я мог бы и обидеться. Однако, когда имеешь дело с чем-то новым и неопробированным, как я уже говорил, предлагал вам этот подарок, трудно сделать надлежащую окончательную оценку — во всяком случае, человеку, привыкшему думать только о делах. Думаю, что вы и Бетти вместе имеете больше прав на высказывание суждения, чем я.

— Она не была разочарована, Роберт, — сказал Пол. — Я не передавал ей той вещицы.

Опустив руку в ящик стола, он извлек маленькую белую коробочку.

— Она не покидала стен этого кабинета.

"Догадался, — подумал Чилдан. — Ну и ловкач. Он даже не сказал ей.

Вот так история. Теперь остается надеяться, что он не выйдет из себя и не обвинит меня в попытке соблазнить его жену. А он может стереть меня в порошок".

Сохраняя на лице хорошую мину, он продолжал потягивать чай.

— О, — мягко протянул он. — Интересно.

Пол открыл коробочку, вынул из нее заколку и начал ее осматривать, повернув на свету и повертел из стороны в сторону.

— Я нашел в себе смелость показать это кое-каким деловым людям, — сказал Пол, — разделяющим мои вкусы по отношению к американским историческим вещицам и реликвиям, имеющим общехудожественное эстетическое достоинство.

Он взглянул на Роберта Чилдана.

— Конечно, прежде никто из них ничего подобного не видел. Как вы объяснили мне, до настоящего времени такие вот современные изделия известны не были. Думаю также, что вы знаете, что являетесь единственным представителем этого направления.

— Да, знаю, — отозвался Чилдан.

— Хотите знать, как они отреагировали?

Чилдан поклонился.

— Они смеялись, — сказал Пол.

Чилдан Молчал.

— И я смеялся, — сказал Пол, — без вас, на другой день после того, как вы пришли и показали мне эту штуковину. Естественно, чтобы не расстроить вас, я скрыл свою реакцию. Вы несомненно помните, что я был более или менее равнодушен во внешних своих проявлениях.

Чилдан кивнул.

— Но тем не менее, — сказал Пол, — я уже несколько дней внимательно ее осматриваю и без всяких логических причин ощущаю определенную эмоциональную нежность. «Почему же?» — спрашиваю я себя. Ведь я даже не спроецировал на эту штуковину: как в германских психологических опытах, свое собственное естество. Я до сих пор не вижу никаких черт, никакой формы души. Но она каким-то образом имеет сопричастность к Тао. Понимаете?

Он кивнул Чилдану.

— Она уравновешена. Силы внутри этого предмета сбалансированы.

Равнодействующая придет ей покой. Поэтому можно сказать, что эта штука пребывает в мире со вселенной. Она была вовлечена в ней, но ей тут же удалось придти в состояние гомеостазиса с нею, независимого состояния, поддерживаемого только внутренними, без внешнего вмешательства, ресурсами.

Чилдан кивнул, изучая заколку, но Пол не обращал на него внимания, продолжал:

— У нее нет «Ваби», — сказал он, — и не могло быть, но…

Он тронул пальцами головку шпильки.

— Роберт, у этой штуковины есть «ВУ».

— Я верю вам, — сказал Чилдан.

Он пытался вспомнить, что же такое «Ву» — слово не японское, оно китайское.

Он вспомнил, что оно означает «мудрость» или «разумение», в любом случае, нечто в высшей степени значительное, хорошее.

— Руки ремесленника, — сказал Пол, — обладали «Ву» и сделали так, чтобы «Ву» передалось этому предмету. Но он закончен, совершенен, Роберт.

Размышляя над этим, мы сами приобретаем еще большее «Ву». Мы испытываем умиротворение, присущее, однако, не искусству, а священным предметам. Я припоминаю храм в Хиросиме, где можно рассматривать челюсть какого-то средневекового святого. Однако вот этот предмет — дело рук человека, а то была реликвия. Этот предмет живет в настоящем, в то время как тот — просто остался. В результате этих размышлений, занимавших меня со времени нашего последнего прихода, я определил ценность этой вещи, она заключается в отсутствии историчности. И я этим глубоко заинтересован, да вы и сами видите.