Кордвейнер Смит - Инструментарий человечества [сборник litres]

Дверь закрылась, и Род словно поплыл в темноте, такой она была ощутимой.

Он будто ослеп. Он будто никогда не мог видеть.

Но мог слышать.

Он слышал, как его собственная кровь пульсирует в голове.

Он мог обонять – это у него отлично получалось. И этот воздух… этот воздух… этот воздух пах ночью на сухих равнинах Старой Северной Австралии.

Запах заставил его почувствовать себя маленьким и напуганным. Он напомнил ему о повторениях детства, об искусственных утоплениях в лабораториях, куда он отправлялся, чтобы заново родиться.

Он вытянул руки.

Пустота.

Он аккуратно подпрыгнул.

Потолка не было.

Воспользовавшись фермерским приемом, к которому прибегали во время пыльных бурь, он осторожно оперся на ступни и ладони и по-крабьи засеменил на двух ногах и одной руке, другой рукой прикрывая лицо. Через несколько метров он наткнулся на стену и пошел вдоль нее.

По кругу.

А вот и дверь.

Новый круг.

Он закружился с большей уверенностью. Он не мог сказать, из чего сделан пол – из асфальта или какой-то грубой, истертой плитки.

Снова дверь.

Голос заговрил с ним.

Заговрил! И он услышал.

Он посмотрел вверх, в пустоту, которая была тусклее слепоты, почти ожидая увидеть огненные слова, такими четкими они казались.

Севстралийский голос произнес:

Род Макбан – человек, человек, человек.

Но что такое человек?

(Взрыв безумного, скорбного смеха.)

Род сам не заметил, как вернулся к детским привычкам. Он сел, раскинув вытянутые ноги под прямым углом. Поставил ладони за спиной и отклонился назад, чтобы вес тела немного вытолкнул его плечи вперед. Он знал идеи, которые последуют за словами, но не знал, почему их ждет.

В комнате возник свет, как он и ожидал.

Изображения были маленькими, но казались настоящими.

Мужчины, женщины и дети, дети, женщины и мужчины входили в поле зрения Рода и выходили из него.

Они не были калеками; не были чудовищами; не были инопланетными монстрами, порождениями некой внешней вселенной; не были роботами; не были недолюдьми. Все они были гоминидами, как и он сам, родичами, представителями земной расы людей.

Сначала появились люди вроде севстралийцев и землян, очень схожие друг с другом и с древними типами, разве что севстралийцы были светлее, крупнее и крепче.

Затем вышли даймони, белоглазые бледные гиганты с магической уверенностью, у которых даже маленькие дети шагали так, словно посещали балетные уроки.

Затем массивные люди – отцы, матери, младенцы, плывшие по земле, с которой им никогда не подняться.

Затем дождевые люди Амазонской Скорби, чья кожа свисала огромными складками, так, что они напоминали обезьян, одетых в мокрое тряпье.

Слепые люди Олимпии, яростно смотревшие на мир своими налобными радарами.

Одутловатые люди-монстры с заброшенных планет – не менее ужасные, чем собственная раса Рода после бегства с Парадиза VII.

И еще расы.

Люди, о которых он никогда не слышал.

Мужчины с панцирями.

Мужчины и женщины, из-за своей худобы напоминавшие насекомых.

Раса глупых, улыбчивых гигантов, затерявшихся в непоправимой гебефрении своего мира. (У Рода сложилось впечатление, что за ними присматривала раса преданных собак, более разумных, чем хозяева, которые упрашивали их размножаться, умоляли есть, укладывали спать. Он не видел собак, только улыбающихся, рассеянных идиотов, но ощущение песика, хорошего песика! было совсем близко.)

Забавные маленькие человечки, гарцевавшие из-за непонятного дефекта походки.

Водяные люди, сквозь жабры которых проходила вода неведомого мира.

А затем…

По-прежнему люди, но враждебные. Гермафродиты с накрашенными губами, роскошными бородами и ломкими голосами. Карциномы, одолевшие человека. Гиганты, укоренившиеся в земле. Человеческие тела, извивавшиеся и рыдавшие в мокрой траве, чем-то зараженные, искавшие новых людей, чтобы заразить их.

Сам того не зная, Род зарычал.

Подпрыгнув, он уселся на корточки и зашарил руками по грубому полу в поисках оружия.

Это были не люди – это были враги!

Поток все не иссякал. Люди, утратившие глаза или ставшие огнеупорными, обломки и останки заброшенных поселений и забытых колоний. Отбросы и брак человеческой расы.

А потом…

Он.

Он сам.

Дитя Род Макбан.

И голоса, севстралийские голоса, кричащие: «Он не может слыжать . Он не может говрить . Он калека. Он калека. Он не может слыжать . Он не может говрить ».

И другой голос: «Бедные его родители!»

Дитя Род исчез – и появились его отец и мать. В двенадцать раз выше, чем при жизни, такие высокие, что ему пришлось вглядеться в черный, поглощавший свет полоток, чтобы увидеть снизу их лица.

Мать плакала.

Отец был суров.

Отец говорил: «Бесполезно. Дорис может приглядеть за ним, пока нас не будет, но если он не исправится, мы его сдадим».

Спокойный, любящий, жуткий голос: «Дорогая, поговри с ним сама. Он тебя не услыжит . Разве он может быть Родом Макбаном?»

Потом женский голос, сладко-ядовитый, страшнее смерти, всхлипывая, соглашается с мужем, отрекаясь от сына:

«Я не знаю, Род. Не знаю. Не говори мне об этом».

Он слыжал их, в одно из мгновений своего дикого всепроникающего слыжанья , когда вся телепатия четко представала перед ним. Он слыжал их, когда был младенцем.

Настоящий Род в темной комнате испустил рев, полный страха, отчаяния, одиночества, ярости, ненависти. Это была телепатическая бомба, какими он так часто пугал и тревожил соседей, ментальный шок, которым он убил огромного паука высоко на башне Землепорта.

Но на этот раз комната была замкнутой.

Его разум обрушился сам на себя.

Гнев, громкость, ненависть, грубый шум ринулись на него с пола, с круглой стены, с высокого потолка.

Под их напором он съежился – и стоило ему съежиться, как размеры картинок изменились. Его родители сидели на стульях, стульях. Они были маленькими, маленькими. А он был всемогущим младенцем, таким огромным, что мог схватить их одной правой рукой.

Он потянулся, чтобы сокрушить ненавистных крошечных родителей, которые сказали: «Пусть умрет».

Потянулся, чтобы сокрушить их, но они поблекли.

Их лица стали испуганными. Они дико заозирались. Их стулья растворились, ткань упала на пол, который тоже стал напоминать потрепанную бурей тряпку. Они повернулись друг к другу для последнего поцелуя – но у них не оказалось губ. Они потянулись, чтобы обнять друг друга, – и у них отвалились руки. Их космический корабль диссипировал прямо посреди путешествия, бесследно растворился в пустоте. И он сам видел это!

Гнев сменился слезами, чувством вины, слишком глубоким для раскаяния, самобичеванием столь грубым и сырым, что оно казалось еще одним органом в живом теле.