Роберт Силверберг - Избранные произведения. I том

— Что порочить? Она что, образец добродетели? Она и этот мальчишка из Дома Муери спариваются, как зенди, у которых течка. Брат, они занимаются этим часами!

Хрюкнув от удивления, Кьюробейн Бэнки поднялся со своего стула:

— Что? Что ты несешь?

— Только правду. В тот день, когда она на меня плюнула, я поднялся наверх и подслушал, чтобы убедиться, имеет ли она право быть такой высокомерной и властной. Я мог слышать, как они катались по полу, словно звери. Я уверен в этом. Звуки, которые они издавали, не перепутаешь ни с чем. Я слышал такие раньше. Как ты думаешь, Креш удивится, если узнает, что она с ним сношается? Или вождь?

Слова брата пронзили Кыоробейна Бэнки подобно копью. Это абсолютно меняло ситуацию. Она спаривалась с Кандалимоном? Так вот что стояло за этими уютными визитами! Тогда они с Илуфайном спасены. Почему капитан стражи или его глупый младший брат не могли предложить высокородной Нилли Аруилане переспать с ними, если она каталась по полу с кем-то из джикского Гнезда, который умел только щелкать и шипеть?

— Ты в этом уверен? — строго спросил он.

— Отдаю душу нашей матери.

— Хорошо. Хорошо. Рассказанное тобой может оказаться полезным. — Кьюробейн Бэнки откинулся на своем стуле и некоторое время посидел, позволив себе расслабиться после напряженного утра. В конце концов он сказал:

— Ты понимаешь, я должен отстранить тебя от должности охранника, чтобы умиротворить ее. Естественно, ты должен наплевать на это. И если случайно встретишь ее на улице, то, ради Джиссо, веди себя скромно и почтительно. Поклонись ей, окажи все должные знаки внимания и, если — понадобится, поцелуй ноги. Нет, не надо. Вообще никуда не целуй ее. Но будь почтителен. Ты ее смертельно обидел, и она обладает над нами властью, что следует принять во внимание. — Кьюробейн Банки оскалился. — Но думаю, что теперь я тоже обладаю над ней властью. Это благодаря тебе, распутный идиот.

— Брат, ты можешь объяснить, что имеешь ввиду?

— Нет. Теперь убирайся отсюда. И на будущее будь поосторожней, когда находишься в обществе высокородных дам. Помни, кем и чем являешься.

— Брат, у нее не было повода плевать мне в лицо, — угрюмо пробубнил Илуфайн.

— Я понял. Но она из знати, поэтому на этот счет имеет иную точку зрения. — И он замахал руками прямо перед лицом брата. — Теперь иди, Илуфайн. Иди.

По мере того как Фа-Кимнибол продолжал свое продвижение на север к городу Джиссо, ландшафт то и дело менялся. Теперь караван проходил по просторным равнинам, доступным дувшим с запада морским ветрам. Воздух был влажным и соленым, и каждый куст покрывали голубовато-зеленые бороды наскального мха. Потом дорога пересекала скучные, тихие, бесплодные долины, заслоненные от моря непреклонными голыми горными хребтами, а на песчаной земле белели черепа неизвестных зверей. Но вот путешественники уже оказались на покрытом лесами нагорье, где за извилистые участки земли цеплялись зубчатые безлистые деревья с тусклыми изогнутыми стволами, а с более высокой местности, расположенной на востоке, доносились странные завывания и посвистывания.

Он был потрясен, сознавая всю огромность мира, величие и тяжесть земного шара, по поверхности которого они теперь перемещались.

Ему казалось, что его заполнял каждый дюйм земной поверхности, становясь его частью; и он поглощал и принимал это со всяким новым шагом. От этого еще больше хотелось идти вперед — все дальше и дальше по лику земли. Он знал, что в этом плане отличался от тех старых представителей Нации, которые родились в коконе и, как он подозревал, до сих пор испытывали желание снова забраться в маленькое теплое и безопасное местечко и захлопнуть за собой дверь. Но это было не для него. Не для него. Теперь он, возможно, немного глубже, чем раньше понимал стремление своего брата Креша знать, открывать, пробовать.

Правда, Фа-Кимнибол бывал здесь раньше: тогда ему было восемнадцать лет, и он продвигался на юг в город Доинно, сбежав из Джиссо. Но от того путешествия в его памяти осталось слишком мало деталей. Всю дорогу он проехал с опущенной головой и наполненными гневом и горечью глазами, изо всех сил погоняя зенди. Теперь, спустя более двадцати лет, эта мрачная и раздраженная скачка представляла собой свищ, который еще мог причинять боль, подобно воспоминанию о какой-то ужасной потере или о смертельной болезни, благополучно перенесенной ценой огромных внутренних усилий. Он прикасался к нему не так часто, как следовало.

Они уже миновали точку, означавшую половину пути и начало владений Саламана. В эти дни его настроение в основном было мрачным. Этому способствовали развалины Великого Мира, вызвавшие воспоминания о Нейэринте, и унылые размышления о минувшем прошлом. Теперь на него начали давить прошедшие дни собственной жизни: упущенные возможности, неправильно избранные пути и ушедшая из жизни любимая жена.

Он прилагал всевозможные усилия, чтобы скрыть свое состояние. Но когда караван спускался с холмов к плодородной долине, изрезанной горсткой быстрых потоков и рек, Симфала Хонджинда вдруг произнес:

— Принц, тебя тревожат мысли о предстоящей встрече с Саламаном?

Фа-Кимнибол удивленно посмотрел на него. Неужели его настроение так бросалось в глаза?

— Почему ты так решил?

— Ты и он когда-то были злейшими врагами. Это всем известно.

— Когда-то наши отношения были очень плохими. Но это было давно.

— Думаю, что ты и теперь ненавидишь его.

— За пятнадцать лет я едва ли хоть раз подумал о нем. Саламан для меня древняя история.

— Да. Да, должно быть, так, — согласился Хонджинда и деликатно добавил: — Но чем ближе мы приближаемся к Джиссо, тем ты становишься мрачнее.

— Мрачнее? — Фа-Кимнибол попытался улыбнуться. — Симфала Хонджинда, ты решил, что я погрузился в уныние?

— Это очевидно даже для слепого.

— Ну, что ж, если так, то это не имеет никакого отношения к Саламану. Я недавно перенес большую утрату. Или ты забыл?

Симфала Хонджинда смутился:

— Да, да, конечно. Принц, прости меня. Успокойте боги леди Нейэринту. — И он сделал знак, относившийся к Муери Утешителю.

— Должно быть, будет странно снова встретиться с Саламаном, — спустя какое-то время проговорил Фа-Кимнибол. — Но проблем не возникнет. Как бы мы ни злились друг на друга раньше, какое это имеет значение теперь? Сейчас главное — это джики. А в данном вопросе наши мнения сходятся — мое и Саламана. С самого начала нам было суждено сражаться против них бок о бок, и вскоре так и будет. Мы заключим союз, который будет иметь огромное значение. К чему ему ворошить обиды двадцатилетней давности? Или мне?

Он снова отвернулся к окну, и разговор прекратился. По прошествии некоторого времени он высунулся из повозки и сделал знак Эспересейджиоту остановить караван. Зенди хотели пить; кроме того, это было подходящее место для вечерней трапезы.