Генри Каттнер - Власть и слава

– И?

– Трапецеидальные крылья стабилизируют центр давления во время трансзвукового перехода. Это помогает. Как и подъем над уровнем перистых облаков, там, где начинается стратосфера, плотность воздуха становится низкой, и ударные волны уже не такие мощные. Если забраться достаточно высоко, можно безопасно преодолеть трансзвуковой переход. А сверхзвуковая скорость нам нужна, как я думаю, чтобы проследить за искусственными метеоритами.

– Какой самый опасный участок перехода?

– Между тысячей сорока километрами в час и тысячью четырьмястами сорока. Именно в этом промежутке возникает стоячая звуковая волна.

Ни одному члену экипажа не нужно было объяснять опасностей сжатия. Пока воздух спокойно огибает полированную поверхность реактивного или винтового самолета, опасности нет. Но когда достигаешь тысячи сорока километров в час, демон воздуха начинает использовать микроскоп, чтобы найти изъяны. Выступы на корпусе или реактивные струи могут нарушить ровное течение воздуха, и даже раздавленный жук на краю крыла может привести к разрушению самолета, как только звуковые волны затевают свои странные игры.

Поэтому ученые разработали специальный сплав, отвечающий всем требованиям, и конструкцию самолетов пересмотрели. Даже сейчас безопаснее уходить в стратосферу, и только потом разгоняться до сверхзвука. А дальше все было относительно просто. Но сначала приходилось преодолеть трансзвуковой переход.

Это требовало продуманного пилотирования и прямого, ровного курса, потому что даже малозаметные вихляния могли привести к катастрофе. Робот справлялся лучше людей, и Хэверс увидел, что самолет перешел на автопилот. Они приближались к трансзвуковому барьеру.

Все члены экипажа облегченно выдохнули, когда на потолке вспыхнула зеленая лампочка. На этот раз все прошло в штатном режиме.

Теперь Март Хэверс стал настоящим Погодным Патрульным. Никакие имплантированные воспоминания, никакая лабораторная подготовка даже близко не могли показать всего масштаба происходящего на службе в Погодном Контроле. Неудивительно, что профессия Погодного Патрульного считалась самым престижной работой на Земле и в космосе, подумал Март, смотря на пылающее величие мира, открывшегося перед ним на экранах. Единственное настоящее приключение, доступное человечеству.

Небо на фоне ярких скоплений звезд и планет было черным, угольно-черным. Солнечная корона светилась зазубренным кольцом белого огня на фоне абсолютной тьмы. А с далекой Земли друг за другом взлетали ракеты, взрываясь дождем кроваво-красных и серебристо-белых метеоров, пока самолет Патруля нарезал огромные круги, сотрясаясь от собственного грохота, создаваемого реактивной струей, похожей на лезвие гигантского огненного меча.

Вот так, посреди хаоса, созданного человеком, Март Хэверс прошел боевое крещение…

Шли недели и месяцы. Постепенно, неуловимо, психология Марта подстроилась и переориентировалась. Временами он работал в лаборатории, хотя предпочитал летные задания. Он научился применять знания, имплантированные ему в мозг. Над Альпами он сражался с феном, а на другой стороне планеты встречался с теми же самыми массами сухого воздуха, где они назывались чинуком.

Хэверс летал с Погодным Патрулем в «конские широты» [2] «Конские широты» – северные широты от 30 до 35 градуса – штилевая полоса Атлантического океана; по аналогии и широты 30-35 градусов северного и южного полушарий во всех океанах (прим. перев.) и через юго-восточные ветры, потом дальше и обратно. Он научился играть на облаках, как на сложном музыкальном инструменте, выполняя приказы начальников. Он носился за пределами стратосферы, пролетал через полярное сияние и саму ионосферу, а также помог справиться с «десяткой» по шкале Бофорта, которую было даже трудно назвать тайфуном.

Кромвеллианские психологи поступали мудро, предоставляя людям, прошедшим Чистку, всепоглощающее занятие. Работа приносила Марту Хэверсу счастье, не считая редких моментов странного беспокойства и пустоты, казалось, приходящих без всякой причины. Он осознал, что все больше и больше думает о Даниэлле Вон.

ЕСЛИ БЫ Хэверс хотел забыть о ней, это все равно было бы невозможно, поскольку она все еще считалась его официальным наставником и встречалась с ним дважды в неделю, либо по видеосвязи, либо лично, если он не находился на задании. Поскольку Даниэлла могла попросить, чтобы его перевели к другому наставнику, но не делала этого, Хэверс заключил, что ей тоже нравились их встречи. Пусть она оставалась бесстрастной, но он знал, что она помнила. Даниэлла позволяла ему быть в это уверенным.

С каждой встречей они узнавали друг друга все лучше и лучше. Узнали, в чем совпадают их вкусы, нашли то, что им не нравится, и сравнили отношение к этим вещам, незаметно для себя создали набор внутренних шуточек и намеков, который всегда появляется у тех, кто вместе регулярно работают над чем-то, интересным обоим.

Хотя не происходило ничего, к чему мог бы придраться Андре Кельвин, хотя Хэверс и Даниэлла ни разу не обменялись ни жестом, ни словом, в которых было бы что-то, кроме полной обезличенности, они с каждой встречей становились все ближе и ближе друг к другу. Никто из них не торопил события, но напряжение, неумолимо ведущее к взрыву в будущем, в котором ни Хэверс, ни Даниэлла еще не были уверены, все равно нарастало.

В других обстоятельствах, Андре Кельвин понравился бы Хэверсу без всяких оговорок. Им хорошо работалось вместе. Кельвин был простым человеком, превращающимся в эффективную машину, когда появлялась необходимость, как это однажды случилось, вызвав внезапный кризис в одном из скрытых конфликтов в голове Марта Хэверса.

КЕЛЬВИН вызвал команду в свой кабинет, чтобы обрисовать ситуацию.

– Новый приказ, – сообщил он, когда все расселись. – Точное время неизвестно, но час «Ч» может настать в любой момент. Все зависит от того, рассеется ли холод над Мэном, а также над Шетландскими и Фарерскими островами, и от много другого. Нам нужно будет нанести удар в строго определенное время.

– Стратосферное задание? – спросил кто-то.

– Вряд ли. Техническая лаборатория разработала несколько планов, но никто не уверен, каким именно мы воспользуемся. Впрочем, судя по небу, я бы сказал, что вторым.

Кельвин кивнул в сторону стены, на которой висели четыре огромные карты. Они выглядели сложными, на них был нанесено множество изобар, изотерм, область с пониженным давлением, движущаяся на юг, и изогнутые тени дождевых поясов, но сейчас Март читал карту так же легко, как и сам Кельвин. Он снова посмотрел на план «Два», и его губы невольно сжались.