Павел Виноградов - Четвертый кодекс

И он не знал, почему сейчас вспомнил об этом. Может быть, по ассоциации с формой мачты своей готовой к дальнему – очень дальнему – походу лодки. Мачта и парус – тоже его заслуга. Впрочем, он в свое время лишь подал идею одному лодочному мастеру из касты купцов – пполом. А тот уже сам воплощал ее – стал наращивать борта у здешних огромных долбленых пирог, ставить на них крестообразную мачту с плетеным из тростника или хлопчатобумажным парусом. Потом естественным образом постоянно сновавшие по морю по торговым делам купцы вводили другие усовершенствования. И он продолжал им подсказывать – например, конструкцию неведомого здесь балансира. Так что сейчас в распоряжении Кукулькана было вполне достойное судно, которое – при безумном везении, конечно – вполне способно было перенести его через океан. В общем-то, в его бывшем мире энтузиасты совершали такой же путь и на еще более утлых суденышках...

«Но вот зачем меня туда понесло?..»

Вряд ли он тосковал по родине – родина Евгения Кромлеха была в другом мире, который еще не существует, да, видимо, никогда и не настанет. А родина Кукулькана – в юкатанской сельве.

Он отбросил докуренную сигару, поднялся и подошел к лодке. Вроде, все в порядке: груз под тростниковой крышей в середине большой пироги был рационально распределен, чтобы не нарушить остойчивость, и надежно прикрыт настилом от воды морской и небесной. В основном, пища, конечно: маис в виде сухих лепешек, жареных зерен и муки, тапиока, бобы, сушеные овощи, корнеплоды и фрукты, арахис, мясо чарки, которое прекрасно умеют вялить на островах. В сосудах из тыкв – пресная вода, подсолнечное масло, мед.

Должно хватить – если поймает Антильское течение, не попадет в штиль и буря не потопит или не забросит неведомо куда...

Есть еще рыболовные снасти. Да и много чего. Оружие, например – уже бронзовое, хороший топор, копья и кинжалы. На том конце пути будет не лишним. И золото с серебром там точно пригодятся. Этого у него порядочно, хотя можно было и больше, но негоже набивать лодку в ущерб припасам.

В общем, местный касик жившего на этих островах народа лукайян снарядил его на совесть. Еще бы он этого не сделал: благополучие его племени зависело от фактории пполом, для которых Гуанахани был важной перевалочной базой на торговых маршрутах. Они доставляли товары, обменивали их на местные, а при необходимости помогали отбить приплывавших с юга свирепых людоедов – караибов. Сами же пполом воздавали божественные почести этому таинственному владыке Кукулькану, намеренному уплыть в неведомое.

Вот, кстати, и они.

Размышления Кромлеха прервала приближающаяся экзотическая какофония – заунывный рев раковин, шуршание мараки, скрип гуира и гулкие удары в барабаны. Со стороны построенной прямо на берегу фактории, обнесенной высоким частоколом, двигалась яркая процессия. Впереди – касик. Обычно он обитал в укрепленной деревне в глубине острова, но по такому случаю прибыл со свитой в факторию. В отличие от своих невысоких и хрупких на вид соплеменников, он был довольно внушительного телосложения. Росту ему еще прибавляла высокая тиара, искусно выполненная из перьев. Носил традиционную для островов длинную хлопчатобумажную юбку с узорами, но на торс его был накинут явно доставленный из страны майя богато украшенный разноцветными перьями плащ. Континентальное происхождение имели и его многочисленные золотые, нефритовые и яшмовые украшения. Обтянутое шкурой ягуара, увешанное кистями и перьями длинное копье с бронзовым наконечником подчеркивало его высокий статус. В Майяпане никто не позволил бы столь мелкому владетелю пользоваться ягуарьей шкурой, но на островах управляющие торговых факторий обычно закрывали на это глаза – они же не были имперскими чиновниками, а бизнес такое нарушение вполне стерпит.

Рядом с касиком шел ах пполом йок, купеческий глава, обладавший тут властью куда большей, чем местный вождь, хотя формально Гуанахани, как и прочие острова моря Таино, в империю не входил. Купец был гораздо ниже касика, полноват, одет богато и добротно, но несколько консервативно – в столице так давно уже никто не одевается. Впрочем, Кукулькан уже несколько лет не был в своей столице...

«А теперь Майяпан уже вряд ли присоединит острова», - думал Кромлех, глядя на приближающуюся процессию приплясывающих и нестройно поющих под варварскую музыку полуголых островитян.

В империи многим казалось, что она в зените могущества, но Кромлех, который знал историю будущего, понимал, что упадок близок. Причины, по каким лет двести спустя случится коллапс, деяния Кукулькана не отменили. Нехватка воды, которая в областях майя всегда была проблемой, с изменением климата на более засушливый станет катастрофической. Леса уже сейчас почти вырублены, земля истощается и скоро не сможет прокормить все прибывающее население. Голод вызовет народные мятежи и дворцовые перевороты, города будут разрушены, кровь пропитает землю. Потом придут дикие народы и поработят тех, кто остался в живых. От некогда могущественной державы уцелеет лишь несколько анклавов.

Но знал он и то, что по прошествии времени дикари примут культуру майя и сами станут высокими тольтеками – утонченными философами, астрономами и магами. На переотложенных почвах поднимутся новые леса, среди которых начнут расти города цивилизации-преемника.

В мире Кромлеха этот ренессанс тоже возглавил Кукулькан, который не был им. Может, он появится и в этом мире – какой-нибудь вождь, принявший славное имя. По крайней мере, Кромлех постарался, чтобы оно не было забыто, и чтобы его потомки пользовались почетом и поклонением. Четырех сыновей – «цветов шипа его ската» - он оставил в Чичен-Ице, и старший вполне достойно правит Майяпаном, продолжая его дело. И в Городе богов, где Кукулькан-Кетцалькоатль жил последние четыре года – ветшающем, потерявшим силу и значение, но все еще священном – он породил двоих мальчиков, которым там оказывают те же почести, что и ему.

Так что, когда с севера придут пока еще дикие мешика-ацтеки, старая династия Кетцалькоатля в их глазах останется священной. Может быть, они даже пригласят кого-то из его потомков править ими. Хотя Кукулькан мог на это только надеяться, но повлиять уже не мог никак. Он сделал то, что от него зависело, дальше должна действовать сила вещей, творящая историю.

Но нужно ли было это делать?..

Он так и не решил это для себя, но уходил с легким сердцем. Лишь воспоминания о покинутых детях и умерших женах вызывали саднящую боль в душе, что было простительной человеческой слабостью. Еще он скучал по Аське, прошедшей Мембрану для котов на третий год его жизни в Теотиуакане. У него были ягурануди и до нее, и после, но лишь ее смерть вызвала настолько глубокую печаль.