Юрий Иваниченко - Хроника миража [сборник рассказов]

Больных и слабых несли на звериных шкурах, вчетвером или вшестером так слабы Голыши. Младенцы висели за спинами и на руках матерей, и пили материнское молоко прямо на ходу. Все шли, и только за мертвыми навсегда смыкалась черная топь. Мертвые оставались — а живых становилось больше. И на каждой стоянке и даже в пути Гроук говорил и повторял, говорил все, что удавалось выразить на их языке, об окружающем мире и о мире, куда они обязательно придут. И каждый раз Гроук чувствовал очередную ступень Освобождения, и знал, что теперь сможет долго и спокойно существовать на Свободных землях.

Стоянки сворачивались, живые наскоро прощались с теми, кто уже не продолжит Путь, и уходили, подчиняясь привычно воле Гроука — или уже просто привычке…

Ветра совершали свой извечный круговорот, дожди проливались на склоненные головы, рождались и вырастали дети, и вот уже всем казалась жизнь вечной дорогой к неведомому миру из мира, ставшего запретным и потому особенно прекрасным.

И когда кончились болота, когда позади остались леса и горы, когда совсем выветрился запах Тлена, а впереди раскрылись Свободные земли и за ними — океан, племена просто не могли уже остановиться. Они продолжали путь, уходили вглубь Свободных земель, туда, где бродят непуганые стада, где живут гордые звери и где доживают свой век старые рэббы, освобожденные от памяти и сострадания.

И Гроук кричал вослед уходящим:

— Никогда не возвращайтесь!

Он выбрал для себя небольшое плоскогорье, поросшее мелколесьем и сочной травой. Стада копытных, легкая добыча даже для очень старого рэбба, бродили от ручья к ручью. А вдали синел океан. Отсюда, с высоты, Гроук видел блуждающие дымы кочевий и неподвижные — селений. А в конце жизни паруса первых мореходов. Здесь, на неприступном — сделанном им неприступным, — плоскогорье он и умер, и кости его растворили дожди тысячелетий, а народы забыли и исказили его облик и слова…