Сергей Алексеев - Сборник Сокровища Валькирии. Компиляция. Книги 1-7

— У вас имеется какой-то определённый план? — спросил Варберг.

— У меня нет своего плана, — признался он. — Но такой план существует у Мамонта. И я бы мог ознакомить вас, если, конечно, Мамонт согласится на это.

— Сколько потребуется времени, чтобы получить его согласие? — стремительно спросил Варберг.

— Потребуется время и деньги, — заявил Иван Сергеевич. — В частности, мне нужно арендовать вертолёт, чтобы разыскать его в горах и обсудить этот вопрос.

— Мы оплатим аренду, — мгновенно согласился Варберг. — Все финансовые расходы фирма возьмёт на себя.

На последнем слове он лишь на мгновение глянул на молчаливого — тот сидел, как сфинкс. Значит, согласен…

Вечеринка закончилась ровно в одиннадцать тридцать — для шведов это уже было поздно: на западный манер они вставали в пять, а работать начинали в шесть утра. Иван Сергеевич поспешил в свой номер, чтобы запереться, пока Августа с Норой убирали стол, но на полдороге его перехватил Варберг, неожиданно появившийся на лестнице. Он снова тряс ему руку и смотрел в глаза. Соучредитель фирмы был выпивши и от этого ещё больше походил на Мамонта.

— Иван Сергеевич, — с чувством проговорил он. — Вы говорили сегодня для меня очень приятные вещи. Они много неприятны для нашей фирмы. Но для меня лично… Я рад был услышать в России то, о чём думал мой отец. Вы слышали о моём отце? Это профессор Варберг.

— К сожалению, нет, — признался Иван Сергеевич.

— О да! Железный занавес! Он умер, когда был железный занавес. Жаль! Жаль! Он сказал: «Кто владеет Уралом, тот стоит у солнца!» Как хорошо сказал!

— Завтра мы выпьем за это! — одобрил Иван Сергеевич. — Спокойной ночи!

Иван Сергеевич поднялся на второй этаж, открыл незапертую дверь номера — Августа развешивала в шкафу его одежду, брошенную как попало перед уходом в зал приёмов…

«Тут ему и смерть пришла», — подумал он и, склонившись, поцеловал руку. Августа огладила его бритую голову и тихо засмеялась.

— Как вы говорили сегодня о женщинах… Я знаю, вы изощрённый ловелас, но всё равно было приятно!

«Надо же! Всем угодил! — восхищался Иван Сергеевич. — Мамонт! Работай там спокойно, я тебя здесь прикрою!»

Он взял Августу за плечи, посмотрел в глаза — ей было и правда приятно, и пришла она сюда не только для «постельной разведки». Он медленно склонился к её губам, но вдруг мощный взрыв сотряс особняк! Пол качнулся, по стене пошла трещина, посыпалась штукатурка с лепного потолка и зазвенели стёкла. Августа с криком впечаталась в его объятия. Не выпуская её, Иван Сергеевич бросился к окну — от подъезда особняка поднимались клубы пыли и дыма. Крик и беготня на первом этаже раздувались воздушным шаром.

«Браво, Савельев!» — про себя воскликнул Иван Сергеевич и, не выпуская руки Августы, побежал в коридор…

Он почти не слышал треска и гула огня: все звуки теперь слились в один и напоминали шум водопада. При всей своей фантазии он не ожидал такого зрелища и теперь стоял внизу, на камнях, поражённый тем, что натворил. Багровый дым, закручиваясь в вихрь, вырывался из-под жестяного навеса насосной площадки и огненными клубами уходил под своды зала. Горячий воздух перемешал пространство пещеры. Фейерверки искр и мелких углей пронизывали взбудораженную атмосферу, сплошная капель, пулями срывавшаяся со сталактитов, изредка мелькавших в дыму, напоминала расплавленный металл или сотни сгорающих комет. Рядом была вода, но и она походила на кипящую лаву, и чудилось, что ей уже не залить огня. Жесть навеса коробилась, выгибалась то в одну, то в другую сторону, словно живая, страдающая в пламени плоть. Огонь оживил здесь всё: метались по стенам причудливые тени, цветные сполохи, напоминающие северное сияние, холодную и теперь парящую воду, неподвижный воздух и даже камень в своде зала. Несколько глыб сорвалось и ушло в воду! Опасаясь обвала, Русинов прижался к стене, затем под роем искр кинулся под бетонный надолб насосной площадки. К счастью, упавшие камни не вызвали движения породы.

И вдруг он заметил тонкую белую струйку, сбегающую сверху, — ожил свинец! Падая на холодные камни, он превращался в тонкие лепёшки и мельчайшие брызги, дробью стучавшие по ногам…

Он подставил руки, как в детстве под дождевую струйку, стекавшую с крыши, и засмеялся. Расплавленный свинец мог стать символом свободы — обжигающий, тяжёлый и неудержимый. Ему не пришлось даже использовать таран, чтобы вызвать подвижку размягчённого металла.

Не сводя глаз со свинцового родника, он ступил в воду и опустил обожжённые руки. Боль вернула ощущение реальности, и образ огненной стихии в замкнутом пространстве, образ жерла вулкана развеялся в сознании дымным облаком. Но в тот же миг он испугался иного — свинцовая струя не кончалась! Напротив, крепла и походила теперь на живой, выбивающийся металлический прут перед глазами.

Его не могло быть столько в уплотнителе!

Он взглянул наверх — нет, чёрная дверь была на месте и хорошо просматривалась сквозь огненный шевелящийся скелет догорающей дровяной клетки.

Прикрываясь от жара рукой, он поднялся по ступеням, и в этот момент живая красная стенка костра рухнула на площадку, рассыпалась, раскатилась на уголья и веером полетела вниз. Русинов ступил в пламя, отгрёб ногой головни и всунул зуб ледоруба в щель притвора. Рванул на себя — нет! Поперечная балка запора с той стороны ещё не вышла из зацепления и не развернулась вертикально. Тогда он ударил по двери ногой и с радостью услышал — даже сквозь затычки! — её глухой, мягкий стук. Он стал бить по раскалённой стальной плите, размётывая ногами горящие угли и брызги свинца, лужа которого стояла в неровностях бетонной площадки.

И в очередной раз, когда он занёс ногу, неожиданно увидел, как медленно и беззвучно дверь начала отходить от косяка и клубы дыма, словно поджидавшие этого мгновения, вдруг устремились в щель густым и стремительным потоком.

Вот это была тяга! Он бежал по тесной галерее, светя фонарём, пока хватало воздуха и сил. Но дым оказался стремительнее, обошёл его, и стало нечем дышать. Он упал на щебёнку и почувствовал, что навстречу дыму, у самой земли, идёт такой же мощный поток чистого воздуха. Выработка как бы поделилась на два пространства — жизни и смерти. Передвигаться можно было лишь ползком, не поднимая головы. Однако Русинов отдышался, набрал в грудь воздуха и рванул, как спринтер. Если была тяга и шёл свежий воздух — значит, дверь на командный пункт не заперта!

В четыре стометровых перебежки он достиг её, перевалился через высокий стальной порог и повалился на пол.

Здесь уже было много воздуха и мало дыма, который, словно живое вещество, кружился возле жалюзи вытяжной вентиляции. Пока впереди была ещё одна бронированная дверь, он не мог отдыхать долго. Словно ныряльщик, набрав воздуха, он снова бросился вперёд, на ходу отыскивая лучом дверной проём.