Владимир Михайлов - Избранные произведения. Том 3

– Мы были уверены, что нет. Таким образом, вам придется направить свои усилия на Ассарте на создание не мирной, но военной ситуации. Только при таком условии вы вообще попадете туда. Вы нам верите?

В этом я им верил: если уничтожение людей в межпланетной войне, – тысяч, десятков, а может быть, и сотен тысяч людей их не смущало, то жизнь одного эмиссара и подавно. Я сказал:

– Не вижу оснований сомневаться в ваших словах. Однако, думается, вы хватили через край. Я был послан, собственно, для сбора информации, не более того. Вы же требуете от меня куда большего: влияния на власть обширной державы. Боюсь, вы переоцениваете мои скромные возможности.

– Господин Ульдемир! На первый взгляд, сказанное вами выглядит убедительно, но лишь на первый. Мы знаем, что, разобравшись в обстановке, вы так или иначе вмешаетесь в нее. И не вы один: нам известно, что у вас имеется группа поддержки. Эти люди уже там, на Ассарте.

– Вам удалось убедить их? Я спрашиваю не из пустого любопытства.

– Да–да, разумеется… – Тут он сделал секундную паузу. – К сожалению, они прошли точку Таргит раньше, чем мы успели принять меры. Так что убеждать их придется вам. Впрочем, насколько нам известно, они привыкли верить вам – поверят и на этот раз. Теперь вам ясно, чего мы от вас ожидаем.

– Куда уж яснее, – согласился я.

– Итак: вы согласны? На прямой вопрос мы ожидаем столь же откровенного ответа. Мы знаем, что вы человек слова.

Выходит, они знали обо мне даже то, в чем сам я далеко не был уверен. Однако пользоваться хорошей репутацией всегда приятно, а если она не вполне заслужена – тем более. Поэтому я приятно улыбнулся и сказал:

– Благодарю вас за лестное мнение.

– Следовательно – да?

– Мне нужно подумать.

– К сожалению, мы вынуждены принимать быстрые решения. Обстановка заставляет. Долго вы будете думать?

– Пять минут.

– Мы даем вам пять минут. Думайте. Мы не станем вас тревожить.

Можно было ожидать, что после этих слов они деликатно оставят меня в одиночестве; не тут–то было. Никто из них даже не пошевелился; все остались на своих местах. Они не двигались и не проронили ни полсловечка; но взгляды их, острые и немигающие, были прикованы к моему лицу и рукам, чьи движения часто выдают ход мысли, потому что человек в первую очередь думает о выражении лица, а о пальцах забывает. Я постарался не забыть.

Собственно, думать было не над чем, и я попросил это время главным образом потому, что мгновенное согласие кажется более подозрительным, чем данное по зрелому размышлению. В человеке, которому предложили переметнуться во вражеский стан, должна происходить некая внутренняя борьба – если только он не беспринципный авантюрист; но я знал, что так плохо они обо мне не думают.

Борьба должна быть серьезной. И я постарался всеми способами показать им, что схватился сам с собой не на жизнь, а на смерть. Тогда как на самом деле я успел решить для себя все, еще пока они договаривали свои тексты. Репутация человека слова стоит, конечно, немало. Но она – мое личное достояние, и я вправе распоряжаться ею, как мне заблагорассудится. И если ты готов ради какого–то дела пожертвовать другим своим достоянием – жизнью, – то можно принести в жертву и репутацию. Хотя, откровенно говоря, порой она бывает дороже жизни.

Прошло уже минуты три из дарованных мне пяти, когда тишину нарушил сам Охранитель.

– Капитан! – сказал он. – Я вижу, что вам думается нелегко. Весы колеблются. Поэтому позвольте мне бросить на одну их чашу некое обещание. Если вы сделаете для нас все возможное – я не говорю, заметьте, «все, что нам нужно», но лишь – что сможете, то у вас не будет проблем в воссоединении с той женщиной, по которой вы так глубоко тоскуете. Причем воссоединение это произойдет не на условиях Мастера – только в пределах Фермы, – но там, где вы захотите. Потому что мы можем повторить ее планетарный цикл. У нас есть такие возможности. Я бы сказал даже, что наши возможности неисчерпаемы.

Честно говоря, то был удар ниже пояса. И как от такого удара я внутренне согнулся.

– Это вы могли сказать и раньше, – проговорил я слегка севшим голосом.

– Я понимаю, капитан, – продолжал он, слегка улыбнувшись, – что это новое обстоятельство вам тоже нужно всесторонне обдумать. Мне не нужны поспешные решения: бывает, от мгновенных обещаний так же скоропостижно и отказываются. Поэтому сейчас вас отведут в спокойное место, где вы сможете поразмыслить глубоко и всесторонне, и лишь после этого сообщите мне ваш окончательный вывод.

– И если я все же не соглашусь?

– Увы! – Охранитель развел руками. – Я предупредил вас еще в самом начале нашей содержательной беседы…

– Помню, – кивнул я. – Хорошо. Мне действительно нужно как следует подумать.

– Желаю вам ясного мышления, – напутствовал меня Охранитель. После чего меня вывели – снова под руки, словно дряхлую вдовствующую императрицу или еще кого–нибудь в этом роде.

Вероятно, Охранитель полагал, что рассудок мой успешнее всего будет работать в небольшом помещении с надежным запором; во всяком случае, именно в такое место меня водворили. Обстановка была под стать монастырской: жесткая коечка, столик, два стула, одна массивная дверь и ни одного окна. Что же – выбирать не приходилось, поскольку платы за постой с меня до сих пор не требовали. Я уселся на стул в ожидании, пока мой конвоир не оставит меня наедине с моими мыслями.

Однако он, похоже, даже и не собирался ретироваться. Напротив, он взял один из стульев, поставил его рядом с дверью, попробовал пошатать – видно, чтобы убедиться, что стул не разъедется под его тяжестью и не убежит из–под него, как взыгравший жеребчик, – а после этого испытания на прочность плотно уселся и еще поерзал, устраиваясь поудобнее. Это, вероятно, должно было означать, что страж мой утвердился здесь всерьез и надолго.

– Парень! – сказал я ему нетерпеливо. – По–моему, тебя там заждались, тебе не кажется?

Он ухмыльнулся и доложил, что ему не кажется.

– Тогда, может быть, ты уйдешь просто так?

Он дал понять, что не собирается.

– Ты что же, – сказал я ему, – не слышал, зачем меня сюда отправили? Чтобы я мог подумать, не так ли?

Он кивнул.

– Ну, а как же я могу думать в твоем присутствии?

Ему понадобилось некоторое время, чтобы обдумать мой тезис. Потом он пожал плечами.

– Ну и что?

– Слушай, тебе случалось когда–нибудь в жизни думать?

Тут он заподозрил, что я над ним смеюсь, и нахмурился.

– А тебе какое дело?

– Если бы приходилось, – пояснил я, – то ты бы знал, что думание – это процесс очень интимный. Самый интимный, может быть. И присутствие посторонних ему совершенно противопоказано.

Кажется, слово «интимный» у него с чем–то ассоциировалось, и он ухмыльнулся. Но «посторонний» ему явно не пришелся по вкусу.