Святослав Сахарнов - Лошадь над городом

— У дискуссии есть все шансы стать постоянной, — закончил свое выступление маленький австралиец.

— Им хорошо в Австралии, — неопределенно сказал, наклонившись к самому уху Глиняного, Песьяков. — Попробуй у нас.

— Кенгуру нет, — ответил осторожный специалист по моторам.

После австралийца настала очередь самого Песьякова. Он вышел на трибуну, и над его головой тотчас засветился ровным светом экран. Стал виден портрет пожилого мужчины с тонкой седой бородой, относительно которого часть собравшихся решила, что это Достоевский, а часть — что это критик Стасов. Ошиблись и те и другие, это был портрет каргопольского кооператора Прохора Ледогорова, в доме которого Песьяков жил одно лето. И хотя из дальнейшего сообщения фольклориста так и не стала ясна связь портрета с попевками, записанными еще до приезда докладчика в глубинных селах Поонежья, — лицо кооператора понравилось и Песьякова даже упомянули на брифинге.

Прошел еще один день, еще один, и симпозиум стал неудержимо катиться к своему окончанию. Сменяли на трибуне друг друга специалисты по форкамерному зажиганию и эдической литературе, знатоки передней и задней подвески и проникновенные ценители японской драмы дзидаймоно. Каждое появление гостей на трибуне вызывало оживление среди коренных паратовцев, которые до сих пор видели такое разнообразие костюмов и манер разве что на экране телевизора. Не удивлялась одна Виктория Георгиевна. В поездках по всему миру в каких только одеждах не видела она коллег! Встречали в аэропортах, провожали по институтам, а потом сидели рядом с ней на диспутах и чернокожие люди в белых бурнусах, и смуглые женщины в кимоно, и полуголые, по нашим представлениям, девушки, у которых и живот и спина не закрыты, хотя тщательно завернуты в плотную цветную материю ноги. И, наконец, однажды на одном из островков, расположенных в необозримом океане, ее приветствовал начальник департамента науки, на котором не было и того, а были в изобилии развешанные по телу пучки перьев птиц, которых когда-то по недоразумению назвали райскими, полагая, что ворота в это благословенное место расположены где-то поблизости.

Одним словом, симпозиум продолжался. Мерным гулом отзывались в ушах фразы, роняемые очередным оратором:

...Сочиняя свои интеллектуальные метафоры, писатель проявляет дерзость по отношению к устоявшимся общепринятым понятиям...

...Вспомним сакральные тексты западной цивилизации и священные мифы Востока...

...Сцепление и объединенный с ним общим картером делитель позволяют разместить тут же ящик с аккумулятором...

...Тревогу не может не вызвать обнаженная пластичность человеческого ума, способность его поддаваться внушению, менять, как меняется свет в лампе, идеи и убеждения...

...Простейший кузов из стеклопластика не требует при ремонте больших затрат. Подвеска колес передняя, торсионная, с амортизаторами от серийной машины «ЗИЛ-130». Новое решение ходовой части...

...Реалистические традиции фарсов кёгэн и повестей укиёдоси были унаследованы и развиты следующим поколением художников островного средневековья...

Проходили семинары и коллоквиумы, обсуждения статей и свободные собеседования. Постепенно выяснилось, что их незачем проводить раздельно. Первый же опыт совместного заседания окрылил — заседание одобрило одним махом и работу по уменьшению веса картера, и доклад, посвященный речитативам коряков на весеннем празднике спуска байдары. И только перекуры почему-то автомобилисты и литературоведы предпочитали устраивать отдельно.

— Слово — кирпич, — говорил, затягиваясь «Кэмелом», худенький, с голой, как яйцо, головой исследователь Гоголя, — слово — гвоздь. Каждый должен своим кирпичом ладить. Возьмите Николая Васильевича: «Не нужно пампушек, медовиков, маковников и других пундиков...» — не слова, золотая россыпь — ахнешь!

— Не прав ты, Карп, — возражал ему тучный знаток Ремизова и Григорьева, — все мы вышли из протопопа, стихия, поток — вот главное!

Закурив от «Кэмела», к разговору присоединялся доцент, всю жизнь кормившийся около Бунина.

— Регулярность — главное. И деталь. Деталь не коза, ее во фразу не втащишь. Веревка должна быть незаметненькой!

Автомобилистов, которые теснились в другом углу лестничной площадки, волновало другое:

— Трамблер — вчерашний день, заткнись ты со своим трамблером, ты без контакта мыслить можешь? Не можешь. Так и не суйся.

— Рейковая передача лед не любит, снег, а без снега, без льда у нас дорога зимой есть? Нету у нас дороги. Передние колеса сила, да не всегда. Поторопились мы тогда, поторопились. Смотри, что делают японцы. Рассмотрим «хонду»...

При словах «японцы» и «хонда» автомобилисты завистливо вздыхали. Голубой дым над их головами закручивался в спираль подобно джину, выпущенному из сосуда.

— А «форд фолкон»?

— Не скажи, наш «Запорожец» не хуже. Была у меня идея, взять его кузов и на него навесить...

Что собирался навесить на кузов смельчак, оставалось неизвестным: издалека по-комариному пел звонок, и исследователи слова и картера, смешавшись единым потоком, переливались с лестничных клеток и маршей в коридоры, чтобы там, образовав ручейки и водоворотики, скрыться за дверями кабинетов.

Наконец, настал последний день, который Виктория Георгиевна решила посвятить знакомству гостей с техникой института и свободной дискуссии. Гостей разбили на группы и повели по «Двиму». Одну из групп возглавляла сама Виктория Георгиевна.

Осмотрев половину здания, где сидевшие за детскими полированными столиками сотрудники листали пухлые тома Плутарха и Достоевского, и постояв около стенда «Развитие метафоры от Карамзина до Олеши», иностранные гости заглянули в кабинет частушки и смазки. Здесь их встретил Песьяков, надевший по случаю встречи с зарубежными коллегами черный костюм.

— О, мы понимай! — вежливо произнес желтолицый с прищуренными глазками гость, останавливаясь около стола, на котором стоял синтезатор. — Компьютер? Колоссаль!

— Ну, не просто компьютер, — недовольно сказала директор и, перейдя на французский язык, бегло объяснила гостю назначение прибора.

— Да, да, — согласился тот. — И можно слушайт?

Прибор был включен в сеть. Песьяков повернул ручку, и узкий с низким потолком кабинет заполнили томящие душу страдания.

— Любийла не долго, — подхватили быстро понявшие песню гости. Некоторые даже уселись на столы и, приспустив галстуки, затянули тут же свои, рожденные под звездным душным небом Мартиники и Мадагаскара, куплеты, в которых, несмотря на огромную разницу в географической широте и времени, говорилось тоже о жестоких кавалерах и нежных девушках, которые, сидя на берегу, поверяют свои сердечные тайны быстро текущей воде.