Пьер Жиффар - Ледяная могила [Роман приключений]

Но дикой сцене был тотчас же положен конец. Люди, слышавшие крик аргентинца, прибежали и вытащили его. В шуме и гомоне голосов раздавались сухие, отрывистые, ясные приказания капитана.

Аргентинец вопил, как бешеный, и его вопли были ничуть не менее страшны оттого, что никто не понимал их. Людей, которые приближались к нему, он бил изо всех сил, раздавая удары направо и налево. Капитан встревожился, потому что среди града испанской ругани у аргентинца вырывались и английские слова, явно метившие в профессора и его ассистента. Он распорядился связать бесноватого и заточить его в карцер.

Операция продолжалась.

Макдуф расширил отверстие на груди Квоньяма, рассек ребра и обнажил сердце. Оба оператора приникли к зияющему разрезу и, затаив дух, посмотрели на сердце. Оно еще билось. Жизнь в нем не угасла.

На лице-маске Макдуфа появилась довольная улыбка.

— Оставим пока этого, — сказал он.

Они перешли к соседнему столу и повторили ту же операцию на трупе Джорджа Макдуфа. Рука Свифта была тверже и, пожалуй, даже опытнее. Старик поручил вскрытие сына ему, напомнив при этом об ответственности, какая ляжет на него за малейший промах. Свифт искусно выполнил свою задачу.

Вскоре на груди трупа уже зияло такое же отверстие, как у Квоньяма. Ткани и мускулы предстали перед хирургами в удивительной сохранности. Манфред перерезал аорту на четыре пальца выше сердца; затем перерезал легочные вены, верхнюю и нижнюю полые вены.

— Хорошо, — похвалил его Макдуф, следивший за его ножом, не отводя глаз. — Теперь уберите все это. Теперь моя очередь!

Он вернулся к телу Квоньяма и вырезал у него сердце, в точности соблюдая те же приемы, какие применял его ассистент на трупе Джорджа. Затем поднял это, еще бьющееся, вырванное из живого тела сердце и перенес его в грудь сына.

Старик перенес сердце в грудь сына…

Игла и шелковые нитки были наготове. Трепещущее сердце жертвы было вставлено на место вынутого из трупа, и Макдуф приступил к его закреплению, налагая всюду, где требовалось, швы. Эта кропотливая, требовавшая чрезвычайного внимания, знания и искусства работа длилась два часа. Под рукой оператора возникала точная копия живой натуры, детальное воспроизведение всех подробностей анатомии сердца и окружающих его важных сосудов. Видно было, что старый профессор полностью держал себя в руках. Он задушил в себе отцовские чувства и превратился в оператора, который в эту минуту не знал других переживаний, кроме желания блестяще провести и закончить неслыханное хирургическое предприятие.

Наконец, сердце было на месте, твердо, точно, правильно закрепленное. Оставалось зашить разрез на груди и наложить повязки.

Когда со всем этим было покончено, настала очередь последней, решающей фазы операции. Надо было влить в сердце Квоньяма струю живой человеческой крови, чтобы под ее влиянием сердце начало свою обычную физиологическую работу — забилось! Мы уже знаем, что первоначально на это дело хотел отдать свою старую кровь сам профессор Макдуф, но Манфред Свифт просил воспользоваться его более свежей и молодой кровью.

Для переливания крови были нелишни услуги третьего лица. Позвали капитана Кимбалла.

Прежде всего, тело Квоньяма завернули в саван, вызвали двух матросов, приказали им принести гроб, положили в него тело, и матросы отнесли гроб в трюм.

Пока совершалась операция, сердце Квоньяма по необходимости должно было остановиться, и эта остановка длилась два часа. Теперь возникал роковой вопрос — начнет ли оно снова работать, возбужденное притоком живой крови?.. Теория говорила: да. Но что скажет практика?..

Подавая Кимбаллу какой-то сосуд с отходившими от него резиновыми трубками, профессор сказал:

— Будьте добры, подержите эту вещь, прямо и твердо. Сейчас Манфред вскроет себе вену и пустит свою кровь, а вы будете крепко держать этот сосуд: это облегчит мне перекачивание крови в тело моего сына.

Он ввел наконечник трубки в разрез, сделанный Свифтом на своей руке, а другую трубку ввел в соответствующую вену на руке сына. Потом он начал нажимать грушу.

Наступила немая сцена. Старик склонился над трупом сына, работая насосной грушей. Свифт спокойно стоял, протянув руку, из которой выкачивали его кровь. Между ними неподвижно, с аппаратом в руке, застыл капитан судна.

Скоро живая кровь с автоматической правильностью потекла по жилам покойника… Время шло… Перекачали уже около полбутылки крови… Манфред был бледен, не столько от потери крови, сколько от тревоги за исход операции. Что, если чужое сердце в чужом теле откажется ожить?.. К чему же тогда были совершены все эти ужасы?.. На каменном лице старого ученого читалось жесточайшее, боязливое нетерпение…

Но вот ухо его уловило слабый, чуть слышный ритмический толчок. Кровь заставила сердце биться!

— Сердце забилось! — вскричал профессор тоном победоносного торжества. — Бьется!.. Еще одну минуту, дорогой Манфред!.. Да… оно бьется, бьется!.. Раз, два, три, четыре!.. Урра!.. Теперь и пульс слышен! Началось правильное кровообращение. Урра!..

Он попросил капитана поставить аппарат на стол, бросился к своему ассистенту и быстро остановил кровь. Потом все трое наклонились над телом оживленного покойника.

Профессор был словно в экстазе. Он трепетал от блаженства при виде оживающего сына и успешного результата этой фантастической операции, — неслыханного триумфа хирургии, который обессмертит его имя.

— Бьется! — подтвердил Свифт.

— Бьется! — подтвердил в свою очередь и капитан Кимбалл, весь даже побелевший от изумления. Ему стало нехорошо, он был готов лишиться чувств и оперся рукой о плечо Свифта, прошептав:

— Никогда бы не поверил в подобное чудо, если бы не увидел воочию!..

Старик-профессор провел две ночи и два дня в опасливом ожидании. Сын его продолжал медленно «воскресать». Сердце работало, разгоняло кровь по всему телу, и мертвые органы один за другим пробуждались.

К концу второго дня стали заметны движения в ногах, на третий день — задвигались руки. Грудь начала чуть-чуть приподниматься — обозначались первые, слабые шаги восстановившегося дыхания. Старый профессор, не смыкая глаз, сидел около сына и ловил признаки его оживания.

— Я не лягу спать раньше, как через 8-10 дней, когда мое дитя до такой степени вернется к нормальной жизни, что в его воскресении не останется никакого сомнения, — заявил он Манфреду Свифту. Ассистент также не покидал своего кресла около постели воскресающего. Все заботы о возбуждении круговорота жизни в этом, пока еще бесчувственно лежавшем теле, Манфред взял на себя. Он вливал в желудок Джорджа обеззараженное молоко, впрыскивал ему в вены физиологический раствор соли, проделывая с неподражаемым мастерством и тщательностью все, что предписывала наука. Как и профессор, он решил не спать, пока успех операции не будет окончательно доказан.