Олег Дивов - «Если», 2016 № 04 (247)

© Артем Косткжевич, илл., 2016

/фантастика

/будущее Арктики

Все года, и века, и эпохи подряд

Всё стремится к теплу от морозов и вьюг,

Почему ж эти птицы на север летят,

Если птицам положено только на юг?

И действительно — почему? То есть не птицы, а люди? Чем был Север, Арктика, просторы «белого безмолвия» для наших совсем не таких уж дальних предков, уроженцев той эпохи, когда фантастика в достаточной мере начала осознавать себя как явление? Собственно, и в фантастике этот период закрепился, хорошо вписавшись в нишу «стимпанка» или «викториана». Впрочем, оба этих направления по умолчанию предполагают британский колорит — так что лучше говорить о «ретро ближнего прицела», ибо самые фантастические из научных гипотез об Арктике высказывали хотя и современники королевы Виктории, но не ее подданные.

Но сперва вернемся к тому, чего же все-таки обитатели стимпанка ждали от Дальнего Севера, зачем стремились туда. Во-первых, они отчасти наследовали своим предшественникам, цели которых для второй половины XIX века уже теряли актуальность: пушнина, кожи (прежде всего, моржовые, до изобретения синтетики мир в очень большой степени держался на коже и особо прочные шкуры оказывались стратегическим сырьем, без которого задыхались целые технологические ниши), моржовый клык, китовый ус, ворвань…

Значимость ворвани, китового и тюленьего жира в стимпанковские десятилетия вдруг резко возрастает: промышленность-то работает на угле, освещение — в основном на газе (не нынешнем природном, а образующемся при коксовании угля), однако доля сальных свечей и масляных ламп оставалась велика, а для их производства требовался преимущественно китовый жир. Да и технические смазки изготовлялись главным образом на его основе. Это уже ближе к XX в. дело по-крупному запахло керосином, парафином и ацетиленом, а до того момента китобойный промысел в арктических и антарктических морях был очень важным делом, да и вообще китобойская субкультура серьезно отразилась и в литературе, и в природоведении, и в истории освоения дальних рубежей. Именно китобойцы, как до них охотники за пушниной, а после них геологи, стали тем «Фронтиром», на границы которого опирались, прежде чем шагнуть в Неведомое, путешественники, ученые и фантасты.

Конечно, во все века такие экспедиции сулили еще и территориальные приобретения. Но к викторианскому периоду с ними в общем уже разобрались — и даже негласно сочли, что на самых ледовых широтах это скорее балласт, чем ценный груз. Разве что в число таких приобретений попадет остров или пролив, который может оказаться «зоной подскока», ключевой точкой на удобном пути к более ценным территориям…

Тут имелись свои нюансы. Большую часть стимпанковских десятилетий человечество лелеяло надежду, что арктические льды сковывают более-менее сплошным панцирем лишь прибрежную зону, а ближе к полюсу лежит, может быть, и не по-настоящему теплое, но открытое море, согретое Гольфстримом. И может быть, таящее новые земли, но главное — свободное для трансокеанского судоходства.

Эта гипотеза, для своего времени обоснованная, окончательно была развеяна результатами полярных экспедиций уже в 1880-х. А ведь именно она лежала в основе долгих и мучительных поисков Северо-Западного прохода — да, собственно, и Северо-Восточного — иначе Северного морского пути. Оба они в принципе покорились исследователям (взяв за это огромную цену в пересчете на число жертв и потраченных усилий), но без открытого полярного моря оказались на тот момент совершенно невыгодны для коммерческого судоходства. По иронии судьбы ситуация меняется лишь теперь, на волне глобального потепления — но это, как сказали бы классики, совсем другая история.

Этот вариант, надо думать, предложен не совсем всерьез — но вообще-то и фантасты, и полярники иной раз о нем задумывались

Для нас наличие такого моря сделалось особенно желанным после открытия Суэцкого канала, обозначившего возможность сквозного судоходства вокруг всей Евразии. А это уже создавало массу новых геополититческих возможностей: Ордусь — не Ордусь, но… Причем эти ожидания пришлись на самые продуктивные для нашей истории годы. Может быть, в каком-то из параллельных миров они и сбылись.

Строго говоря, российская Арктика продолжала обещать сюрпризы и после того, как от идеи открытого полярного моря пришлось отказаться. Потому что существовала еще и гипотеза «Арктиды»: нет, не полярного материка (то есть о нем тоже думали, но на куда более ранних стадиях развития науки), а совокупности архипелагов, дальними окраинами которых будто бы являются Новосибирские острова, остров Врангеля и даже Шпицберген. На некоторых из них ожидались достаточно благоприятные условия — ведь летят же туда птицы!

Да, знаменитая Земля Санникова — среди них. И загадочный остров-эфемерид, и знаменитый роман Обручева.

По-видимому, некоторые «дополнительные» острова над поверхностью Ледовитого океана действительно выступали, причем даже в историческое время. В принципе они могли даже дать убежище каким-нибудь онкилонам или мамонтам: ведь на вышеупомянутом острове Врангеля последние мамонты дотянули до времени первых пирамид. Другое дело, что условия жизни на них могли показаться благоприятными только тому, кто долго и старательно приспосабливался к реалиям Ice Age: природа не припасла для этих краев никакой фантастической «грелки» вроде активно действующего вулкана из «Путешествий и приключений капитана Гаттераса» или его полупотухшего коллеги из «Земли Санникова». Впрочем, были и более экзотические предположения: венгерский фантаст Мор Йокаи еще в 1872 г. решил обогреть приполярный мир за счет нефтяного вулкана. Но о его романе «До самого Северного полюса» чуть ниже.