Дэн Абнетт - Магос: Архивы Грегора Эйзенхорна

Но огонь обманывал человека с тех самых пор, как был подарен ему богами, – или с тех пор как человек украл его. Разные легенды рассказывают об этом по-разному. Единственное, в чем сходятся все, – пламя склонно к предательству, оно жжет человеческие руки с той секунды, как они впервые к нему прикоснулись. Стоит только решить, что пламя угасло, как оно тут же воскресает и обрушивается всей своей яростью, внезапно оказываясь неостановимым, всепоглощающим и слишком сильным, чтобы с ним бороться.

Так и с этим огнем. Едва заметное свечение обернулось пылающим адом, и словно из ничего за один удар сердца возник ревущий пожар – вездесущий, всепоглощающий и оставляющий после себя лишь пепел.

Жар окутал человека, сжимая его в своих тисках. Его кожа покрылась пузырями и начала отслаиваться, осыпаясь хлопьями, а кости стали плавиться и спекаться друг с другом.

Он по-прежнему слышал постоянный рокот Ткача, уносящийся куда-то в вечность, несмотря на окутавшее все вокруг пламя. Но и механический шум машины, и рев пламени заглушались голосами. Пощелкивающими перешептываниями. Будто триллионы невидимых насекомых одновременно решили затянуть свои песни где-то на задворках разума.

Он не мог больше терпеть. Огонь начал поглощать его тело. Дверь в комнату была открыта, и сквозь нее пробивался солнечный свет. Его лучи, хоть и яркие, казались прохладными по сравнению с пламенем, охватившим его с головы до ног.

Человек поднялся и потянулся к свету. Он поднял свое пылающее тело с грубой койки в попытке схватить пальцами лучи.

– Не двигайтесь, – мягко сказал некто, закутанный в рясу.

– Я горю… – прохрипел человек.

– Это Терзание, – сообщил ему незнакомец. – Мне жаль, но таковы симптомы. Мы пробовали все, что есть в нашем распоряжении, чтобы облегчить муки. Стазисные поля. Ледяные ванны. Наркотики. Искусственная кома. Другие несчастные говорили, что болезнь жжет их даже во снах.

– Это сон? – спросил человек. Его голос шелестел, будто сожженная бумага, разлетающаяся прахом по ветру.

– К сожалению, нет, – ответил незнакомец в рясе. – Лягте обратно. Вы слишком слабы.

– Мне нужно встать, – сказал человек и поднялся на ноги.

Тот, в мантии, протянул руку, чтобы его поддержать.

«Почему же ты не обжигаешься? – подумал человек. – Я же горю, а ты дотрагиваешься до меня, кладешь руку на пылающую плоть. Почему ты не горишь вместе со мной?»

Он заковылял к открытой двери. Человек в рясе поддержал его.

– Я не знаю вашего имени, – сказал он. – Вас к нам доставили уже… в таком состоянии. Документов не было. Сейчас вы заговорили в первый раз за все время.

– Я… Меня зовут… Грегор. Грегор Эйзенхорн.

– Я сделаю все, чтобы вам помочь, Грегор Эйзенхорн, – мягко сказал незнакомец.

Они вышли наружу, на свет. Влажный воздух. Темно-синее небо над головой. Ветер доносил запах моря. За старой каменной оградой виднелись густые зеленые заросли – опушка джунглей, раскинувшихся у основания вулкана вдали. Его очертания казались размытыми из-за жары.

Стрекот насекомых стал громче. Бесчисленные насекомые перекликались в гуще леса за древними стенами.

– Где мы? – спросил Эйзенхорн, щурясь от яркого солнца. – Это все еще Кештре?

– Я не знаю, о чем вы говорите, – сказал незнакомец. Его ряса была ослепительно-белой, а кожа – очень темной. – Никогда не слышал о таком месте. Вы там живете?

– Значит… я опять прошел через складку? Это очередной сумрачный карман?

– Мне жаль, друг мой, но я не понимаю терминов, которые вы используете. Грегор, у вас такой жар, что термометры зашкаливают. Думаю, у вас галлюцинации. Галлюцинации и помутнение рассудка. Вы подхватили болезнь – очень тяжелую, увы. Ее называют Чумой Ульрена. Смешение мыслей – один из ее симптомов. Вам необходимо вернуться в постель.

Эйзенхорн посмотрел на него:

– Ты – один из людей Гоблеки?

– Я не знаю этого имени, Грегор.

– Ты врач? Медике?

– Я забочусь о тех, кто сюда попадает, – ответил незнакомец. – Меня зовут Баптрис.

Эйзенхорн обвел взглядом сад. Его голос привлек внимание трех медсестер в ослепительно белых рясах и накрахмаленных двурогих головных уборах, и они с подозрением косились на него. Сурового вида старик сидел в кресле у стены. Он был обнажен, однако на его груди висел потрепанный патронташ. Левую руку сплошь покрывали давние шрамы. Старик засовывал латунные гильзы в петли патронташа, а затем вынимал их обратно, каждый раз пересчитывая:

– …Шесть, семь, восемь … шесть, семь, восемь .

– Что это за место? – спросил Эйзенхорн.

– Хоспис святого Бастиана.

– На… Цимбал Йота?

– Да, – кивнул Баптрис. – Значит, вам известно, где мы находимся?

– Какой… год? Какой сейчас год, уважаемый?

– Грегор, сейчас третий год Дженовингской кампании и…

Эйзенхорн выдернул свою руку из хватки Баптриса и вышел на лужайку. Как же громко стрекочут эти насекомые!

– Грегор? – позвал Баптрис. – Вы разумны. Я никогда не видел, чтобы пациенты, настолько сильно пораженные Терзанием, сохраняли разум. Я бы хотел, чтобы вы кое с кем поговорили, если, конечно, в силах. Он смог бы очень многое от вас узнать.

– С кем? – спросил Эйзенхорн.

– Его фамилия Сарк, – ответил Баптрис.

– Дрэйвен Сарк?

– Нет, – нахмурился человек в рясе. – Лемюаль Сарк. Старший администратор-медика Лемюаль Сарк. Он как раз здесь с визитом. Его специальность – Материа Медика и…

– Я хочу уйти, – заявил Эйзенхорн.

– Я не могу этого позволить, – грустно покачал головой Баптрис.

– Зачем ты мне это показываешь? – спросил инквизитор.

– Показываю… что? – не понял Баптрис.

Но Эйзенхорн обращался не к нему. Он смотрел на собственные руки. Руки старика, изборожденные шрамами, грязные от сажи и машинного масла. Руки, покрытые желтыми пузырями от пламени, постепенно поглощавшего его.

– Зачем ты мне это показываешь? – спросил он у пламени в собственной крови. – Это место… где ты родилось. Где ты… где твоя истинная сущность дошла до Сарка и где ваши пути пересеклись. Здесь началось заражение. Но не в форме болезни, а в форме идеи. От отца к сыну, а потом – к внуку…

– Сестры! – позвал Баптрис. В его голосе слышалась тревога. – Помогите мне отвести этого несчастного обратно в палату. Он очень болен, он бредит, и я беспокоюсь за него.

И они послушались. Снежно-белые рясы и рогатые шапки покачивались при ходьбе. И их стало больше, чем раньше. Десять, пятнадцать…

– Пойдемте, Грегор, – позвал Баптрис. – Давайте я отведу вас обратно. Пусть организм борется с лихорадкой. Еще есть надежда.

– В этом месте не было никого с Терзанием, – сказал Эйзенхорн. – Здесь, в хосписе, не жили зараженные. Это было убежище, где находился лишь один выживший, один-единственный человек, перенесший эпидемию. Я читал отчеты. Это все ложь. Вы лжете.