Дэн Абнетт - Магос: Архивы Грегора Эйзенхорна

– Которое? Их было так много.

– Терзание, Эмос. Чума Ульрена…

– Хм-м. Да. Архивное дело ордо за номером один миллион семьсот шестьдесят семь тысяч пятьсот шестьдесят три, доступ «тройной серафим». Реестр девятьсот одиннадцать. Введено рубрикатором Эдриком Калликом в…

– Ближе к сути, Эмос.

– Первый случай зафиксирован на Пиродии, – сказал архивист. – Примерно за тридцать-сорок лет до того, как началась вторая вспышка чумы в третий год Дженовингской кампании. Оригинальное исследование, проведенное специалистами Материа Медика, установило, что обе болезни вызывались различными формами одного и того же патогена. Лечению не поддавалось, и уровень смертности на зараженных мирах был невероятным. Благодаря работе ученого по имени Лемюаль Сарк выяснилось, что вирус представляет собой порождение Губительных Сил. Кроме того, его усилил Субъюнкт Валис, апотекарий Орлов Обреченности, одного из орденов Адептус Астартес, который и сам попал под разрушительное влияние болезни. Могло показаться, Грегор, что у чумы есть нечто наподобие самосознания. Разума. Ха-ха, прямо как у огня! Ты поэтому спросил?

– Просто… продолжай, Эмос, – сказал Эйзенхорн.

– Терзание овладело разумом бедняги Валиса, – старый архивист выдавал факты сплошным потоком. – Болезнь действовала его руками и защищала себя, одновременно распространяя свое проклятие. – Он поднял глаза на инквизитора и улыбнулся: – Не самая подходящая тема для задушевной дружеской беседы.

– Эмос, Терзание могло нести в себе инфекцию в форме идеи? Которая разносилась и передавалась бы в форме мыслей, а не только от тела к телу?

– Ну, полагаю, с некоторой натяжкой можно сказать и так… – пожал плечами архивист.

– А если бы из нее сделали модификатор? Антиген? Чтобы передавать только идею, без физических проявлений. Чтобы заражать мысли, но не тела.

– Грегор, я даже представить не могу, чтобы кто-то во всем Священном Империуме обладал талантом и средствами, чтобы сотворить такое. Даже самые одаренные магосы Материа Медика.

– Если только Терзание само не захотело этого, – продолжил рассуждать Эйзенхорн. – Взяло, к примеру, одаренного магоса Материа Медика и показало ему, как это можно сделать. Трансформировало его разум, чтобы он придумал необходимые процедуры.

– Я бы сказал, что вирусу пришлось бы трансформировать разум человека, лишь затем, чтобы тот захотел все это делать, – уточнил Эмос.

– Разумеется, – кивнул инквизитор. Как же в подобных условиях человек смог бы бороться с антигеном? Как бы он смог остановить скверну внутри себя?

– Боюсь, что никак, – покачал головой архивист. – Если уж Терзание сломило волю и иммунитет Астартес…

– Оно просто добирается до того, что уже скрыто в глубинах, – произнес Рейвенор, сидящий по ту сторону пламени. – Оно сжигает волю и обнажает то, что под ней. Истину, если говорить просто. Болезнь не делает из человека еретика. Она просто убирает все лишнее и выставляет напоказ того еретика, которым он всегда был.

Тит Эндор подхватил Кару, и они, заливаясь смехом, закружились в танце, игривом и жарком зендове, прямо на старых походных одеялах, разложенных вокруг костра. Музыки не было. Они танцевали под треск дров, размеренный ритмичный стрекот невидимых насекомых, тиканье старых часов, шелест беззвучных слов. Мидас хлопал в ладоши. Нейл открыл бутылку. Эйзенхорн проводил взглядом наемника, когда тот поднялся, обошел костер и наполнил стакан Рейвенора. Тот посмотрел на Нейла и улыбнулся. Они вместе посмеялись над какой-то шуткой.

– Преданность – занятная вещь, – сказал Натан Иншабель, усевшийся на камне поблизости. Он повернул к Эйзенхорну освещенное огнем лицо: – Правда ведь?

– Да, – ответил инквизитор.

– Она так сильна и вместе с тем непостоянна, – продолжил Иншабель. – Достаточно сильна, чтобы довести человека до гибели, но при этом столь непостоянна, что может переходить от одного человека к другому. И передаваться по наследству. На генном уровне, я думаю, как идея, которая не хочет умирать. И так преданность переживает человека и переходит, скажем, к его сыну или дочери. И этот ребенок тоже будет столь же предан и встретит такой же конец.

– Не совсем так, папа, – возразила Тэйя, сидящая на песке у ног отца. – Человек посвящает свою жизнь идее, идеалу. Ты служишь тому, во что веришь. Ты сам меня этому учил.

– Это он меня научил, – ответил Натан, указывая на Эйзенхорна фужером.

Тэйя Иншабель посмотрела на инквизитора своими фиолетовыми глазами:

– Это ведь правда, сударь?

– Я всегда считал именно так, – мягко ответил Эйзенхорн.

– Я умер за тебя, – сказал Натан. – Я стал мишенью, потому что ты был мишенью и, соответственно, все, кто находился рядом, попадали под прицел. По факту, я оказался наживкой. Как и вся твоя свита. Меня убили, чтобы ты вылез на свет. Ой, только не надо на меня так смотреть! Это неважно. Я тебя не виню. Наша работа – не из простых. Я пришел сюда не для того, чтобы бередить твое чувство вины.

– А оно у него есть? – рассмеялся Эндор, проносясь мимо вместе с Карой.

Натан хмыкнул и положил руку на голову дочери:

– Я так гордился, когда она пошла по моим стопам. Гордился наследием. Мое дитя поступило на службу ордосам. На службу тебе, как и я…

Он перевел взгляд на Эйзенхорна:

– Каков отец, такова и дочь. Она тоже стала наживкой. Гоблека знал, что делает, правда ведь? Он знал, как вытащить тебя из теней. Как сыграть на твоих чувствах.

– Да ладно тебе, Натан! – взревел Эндор, проносясь в обратном направлении. – У него и чувств-то никаких нет!

– Или все было наоборот? – спросил Иншабель.

– Что ты имеешь в виду? – не понял Эйзенхорн.

– Ты послал ее за Гоблекой, – пожал плечами Натан. – Знал, что он выяснит, кто она такая. Семейные связи, наследие. Отец и дочь, давшие клятву верности старому ублюдку. Он не смог бы сопротивляться желанию убить ее и использовать как наживку. И выдал бы себя. Какой хитроумный способ заставить Горана Гоблеку из Когнитэ раскрыть свое местонахождение!

– Все было не так, – сказал Эйзенхорн.

– Нет, не так, папа! – закричала Тэйя.

– Он отдал ее медведю, – продолжил Натан, глядя старому инквизитору прямо в глаза. – Бросил в клетку, еще живую. Но, конечно, сначала он попробовал на ней антиген и смотрел, как она днями напролет вопит, переживая Терзание. Еще один провалившийся эксперимент. К медведям ее.

– Натан… – начал Эйзенхорн.

– Мой ребенок, Грегор, моя дочь. Ты использовал ее, чтобы потакать своей одержимости. Использовал и выбросил.

– Как и всех нас! – воскликнул Нейл, поднимая бокал.

Все присоединились к тосту и повторили слова наемника.

– Что же за человек так поступает с друзьями? – спросила Лорес Виббен, стоявшая на самом краю области, освещенной костром, и смотревшая в пламя.