Иван Лукаш - Зеленый остров [Затерянные миры, т. XXVI]

— Жить мне помог огонь — в корзине аэростата нашлась пачка шведских спичек. Сначала я жил в этой корзине, но она расползлась в кусты вереска… Тогда я и набрел на кладбище кораблей. Железо и сталь сопротивляются дольше всего. Я жил на вашем русском крейсере «Русалка». — Его вынес сюда океан. Я менял многие корабли. Жил на «Титанике», а теперь здесь: он выше других… Сюда я и перенес два зеленых холма — останки моих товарищей… Еще десятки лет я буду защищаться железом и огнем от зеленой смерти… Смотрите!

Андрэ широко откинул занавес у окна:

— Вы видите там — холмы… Это корабли. Присмотритесь… Там, над трясинами, грандиозное кладбище, катакомбы затонувших кораблей, они сбиты друг на друга, они стоят дыбом, они повалены, нагромождены. Зелень уже охватила, уже сплела их в горы зарослей и мхов… Вот, левее, как три низких зеленых колонны, — трубы «Титаника»… Там бриги, фрегаты, затонувшие крейсера, пассажирские пароходы, броненосцы… Они поднимаются зелеными террасами все выше и выше к Золотому Пику… Вы видите там, вдали, за холмами эту золотую скалу. Там царит холод. Там начинаются горные льды… Там я нашел замерзшего матроса. У самой вершины, в огромных прозрачных льдинах, я там видел когда-то как будто портики храмов, колоннады… Это страна зеленой смерти, — это великое кладбище океана…

— Но где мы, капитан?

— За Северным полюсом… Кругом на тысячи лье непроницаемые хребты ледяных скал, на клочке зеленой суши за Северным полюсом…

— Но почему тут тепло, зелень, свет?

— Я вам скажу. Там, где Золотой Пик, — остров кончается. Там открытый океан… Тут бывают наводнения, когда океан из-за Золотого Пика выбрасывает затонувшие корабли… Может быть, на острове тепло от неведомого подводного течения, я не знаю… Но там, у Пика, отгадка всего. Тысячи раз я пытался подняться на Пик… Но он как отлитая, отвесная стена, как отполированное золотое зеркало… Его вершина недосягаема… Мы — в зеленой тюрьме.

— И не уйти?

— Куда?

— Назад, на землю…

— Нет.

— Но корабли, электричество, машины?

— Корабли, — Андрэ усмехнулся. — Это уже зеленые руины, горы трав… Машины разъедены, трушатся… Кроме кают, где живу я, всюду плесень, сырость, тьма, медленное разрушение… И день и ночь я в беспощадном бою с зеленым нашествием, вот скоро тридцать лет…

— А сигналы?

— Моя электрическая станция выбрасывала гигантские снопы лучей. Точно северное сияние, горели, дышали в черном небе огненные буквы моего имени. Я давал искровые сигналы по радио, едва изучив его… Но я тогда не догадывался, что этот вулканический остров ниже уровня океана, что непроницаемая стена льдов окружает его на тысячи миль. Во тьме, в мертвом холоде высятся далекие ледяные стены нашей теплой, солнечной тюрьмы… И все равно, если бы даже перелетел мой сигнал — там нет человека. Там полярная пустыня, вечная ночь. Я давно сказал себе — никогда.

Судорога боли пронеслась у меня по лицу.

Андрэ посмотрел пристально и печально.

— Я давно забыл землю… — сказал он. — И, если вы сильный, если вы человек, вы тоже скоро забудете ее, не страдайте… Прошу вас… — Нам нет выхода. Поймите, этот остров гораздо ниже уровня океана… Возможно, что зеленая земля — игра того же океанического течения или работа подводных вулканов… Вы, конечно, видели две стены скал, когда плыли на бревне по ущелью. Я думаю, что когда-то на дне океана было землетрясение и вот поднялись за Северным полюсом эти скалы — совершилось чудо… Эти отшлифованные стены, как зеркала, воспринимают северное солнце. И отражают и преломляют его так, что солнечный свет задерживается на их отшлифованной поверхности… Кругом мертвые льды и мертвая ночь, но преломленье тепла и света в скалах вечно сохраняет солнечный свет и тепло для зеленого ущелья… Оттого и развились тут травы… В сущности, этот остров фантасмагория преломленного света. И тот Золотой Пик, я полагаю, — начало всей этой системы преломленных зеркал. Вам понятно…

— Да, все. И все — загадка…

Андрэ встал и молча подошел к органу.

Волнующая чистая гармония поднялась с торжественной силой. Соломон Андрэ играл фуги Баха, потом «Патетическую сонату» Бетховена… Зажав лицо, я плакал беззвучно.

Сквозь широкое окно, оранжевой паутиной, уже тянулся бледный свет Созвездия и вдруг погас. Каюта потемнела..

Чья-то тень заслонила окно, пересекла весь салон, преломилась у кресел, где сидел я.

Я встал. Белое, громадное лицо заглядывало в окно. Нос расплющен на корабельном стекле. Не мигая, смотрят два красных круглых зрачка.

— Кто? — воскликнул я. — Кто там в окне?

Андрэ стремительно задернул штору.

— Никого.

И подошел ко мне и положил на мой горячий лоб горячую, узкую ладонь.

— Не пугайтесь… Спите… Вы узнаете все.

Он гладил мне голову. Я прижался лицом к его костлявым коленям.

И тут локтем толкнул мой сверток, синюю фуфайку, за спиной.

— Бедные товарищи, и вам та же судьба, что и мне, — прошептал я.

Глаза Андрэ горячо блеснули.

— Как, с вами люди, — где?

— Нет, не люди, а…

И я развернул на полу свою ношу.

Андрэ тихо всплеснул руками, от смеха морщинистая звезда запрыгала по его щеке. На коленях стоял он над моей кохинхинкой и крысой.

Они спали, как дети. Их свалило тяжелое путешествие… Крыса даже обняла лапкой курицу.

— Зверь, птица — наши, земные, — бормотал Андрэ; его худые, старческие плечи тряслись…

— Пух… теплое дыханье… Первые звери после тридцати лет — зверушки нашей земли… Земля, земля…

И, наклоняясь все ниже над спящими, капитан Андрэ, седой и смуглый, с вибрирующими жилами на лысом лбу, — смеялся все короче, все чаще. А по морщинистым щекам бежали слезы…

Проржавелый корабль, пустыня изъеденных морской солью кают, где свисают со шпалер и люстр высохшие волокна водорослей, тьма глубоких трюмов, где мой одинокий шаг гулко звенит по железу, бледная незаходимая заря, зелень на палубах… И этот хромой старик с пристальными глазами, этот капитан Андрэ в лохмотьях халата…

Я жил, как в тягостных видениях…

Не раз я просыпался ночью от грозного пения органа. Андрэ выходил за полночь из лаборатории. У него была бессонница. Он играл Себастьяна Баха и католические хоралы.

И горела ночью зловещая иллюминация. Корабль на скале казался высокой тенью, очерченной электрическими точками. — Шипели во тьме травы, подымаясь на беспрерывный штурм, чтобы их отбросило и сожгло электричеством…

Слушая гремящие фуги Баха, — я сидел, поджав ноги, на койке, курица и крыса сидели на полу против меня. Они понимали, что я думаю о земле…

Золотой Пик, о котором говорил Андрэ, и этот загадочный путь в открытый океан, — я думал о тропе, протоптанной когда-то капитаном в зеленых, тяжелых волнах трясин, над мачтами засосанных в топь кораблей… Я думал об океане.