Виталий Пищенко - Пленники чёрного метеорита. HЛO из Грачевки [Фантастические повести]

Желание попасть в Грачевку вспыхнуло в нем с такой силой, что Волков понял, он пойдет даже пешком. Прищурясь, Константин Тимофеевич вгляделся в даль, и зашагал решительно, оставляя на черном асфальте белесые следы.

На подъеме его догнал ЗиЛ. Хрипловатый натруженный рев двигателя сзади нарастал. Константин Тимофеевич отступил на обочину и поднял руку.

Тяжелая цистерна с цементом заставляла ЗиЛ подрагивать и едва заметно рыскать носом. Водитель курил. Стрелка спидометра уже верных полчаса дремала за отметкой 80. Так и не отойдя душой от работы, не понимая даже, как это он сможет не думать о ней в ближайшее время, Константин Тимофеевич рассеянно смотрел на дорогу, прислушиваясь к ровному гулу мотора.

Ему был симпатичен этот ЗиЛ. Он почему-то представлялся Волкову одушевленным. Казалось, что не машина скользит по шоссе, а наоборот, с глуховатым рыком ЗиЛ тащит под себя упирающуюся ленту асфальта.

Волков думал. Пожалуй, впервые в жизни он был настолько растерян. Константин Тимофеевич не мог найти никакого объяснения веренице странных загадок, преподнесенных в последние дни СПС-2. Предположение, высказанное Граковичем, было слишком невероятным. Оно не вписывалось в рамки инженерного мышления. Оно вообще было вне научной логики. Волков даже не счел нужным доложить о нем на Ученом совете.

«Все должно быть проще, — убеждал себя он. — Разгадка где-то на поверхности… Потому и в голову никому не пришла. Вот и ищем объяснение в чертовщине. Но с другой стороны — серебряные кабели… Это-то уж ни в какие ворота не лезет…»

На обочине промелькнул указатель «122 км».

— Остановите, пожалуйста…

— Грачевский, что ли? — спросил водитель.

— Брат у меня тут главным инженером.

Машина остановилась. Хлопнула дверка. Константин Тимофеевич слабо махнул рукой. ЗиЛ дрогнул бело-зеленой мордой, рыкнул и укатил.

Константин Тимофеевич потоптался на обочине, глядя туда, где таяла и растворялась в жарком августовском небе дорога, потом сбросил оцепенение и, сойдя с шоссе, ступил на мягкую пыль проселка.

Улицы Грачевки были пустынны. Одуревшие от жары, дворняги совсем потеряли интерес к жизни и жались в тень, вывалив розовые языки. Ни одна даже не гавкнула на незнакомца в темном мешковатом костюме, появившегося на центральной улице. Около колонки, неподалеку от дома Волковых, тосковал боров. Того, что осталось от лужи, было явно недостаточно для порядочной свиньи, и боров топтался в нерешительности, соображая, каким боком будет приятнее лежать на маленьком пятачке грязи. У приближавшегося человека ведер не было. Укоризненно взглянув из-под белесых бровок на Константина Тимофеевича, животина со стоном упала на бок, расплескав остатки грязи по сторонам.

Волков засмеялся и, обойдя стороной тридцатипудовое дитя природы, нажал на рычаг колонки. Зачерпнув пригоршню воды, сделал пару глотков, ополоснул лицо и подождал, пока сбежавшая с бетонного круга вода не достигла необъятного живота свиньи. Опустив рычаг, Волков поискал в кармане платок. Просто так поискал. Знал, что нет, но на всякий случай.

Во дворе его со свирепой радостью приветствовали куры.

— Что это вы? — удивился гость. — Как неделю не кормлены…

Он был очень недалек от истины, но не подозревал об этом. Дом был закрыт. Константин Тимофеевич пошарил рукой в старом ученическом портфеле, висевшем на стенке в сенях столько, сколько он себя помнил. Ключ был на месте. В доме уже успел воцариться запах, который называют нежилым.

«В самом деле, нежилой запах — скорее отсутствие запахов жилья. Но куда же их всех унесло?» — соображал он, проходя в комнату Тихона. Тут тоже царило запустение. Письменный стол был покрыт толстым слоем пыли. Самодельный магнитофон на столе, незаконченный генератор для отпугивания комаров, — все в пыли. Портрет Высоцкого на стене. Рядом с портретом — карта мира.

«Это уже что-то новое, — подумал Волков. — Откуда любовь к географии?»

Карта была усеяна кружками и цифрами, которые могли означать даты. Две из них были на Северном, две на Южном полюсе. Самая ранняя дата — 7.08.

«Что же у нас было седьмого? — механически отметил Волков. — A-а… Агафон коротнул сеть».

Особенно много дат стояло вокруг точки на карте с надписью от руки: «О-в Верблюд». Цифры наползали одна на другую. Последняя дата была той самой, когда Тихон с друзьями приезжали в институт.

«Швамбрания», — пробормотал Волков и вышел из дома.

— Эй! хозяева! — облокотясь на забор дома Русаковых, Константин Тимофеевич смотрел на цепного пса Вулкана, исходившего сдержанной радостью.

Гремя цепью Вулкан умчался в глубь двора. Деловито обнюхал стойки шасси ярко-оранжевого автожира, косясь на гостя.

— Странно… — отметил Волков. — Так много значил для ребят этот аппарат и вдруг под дождем…

Вулкан вприпрыжку вернулся к забору. Нервно зевнул и сделал стойку.

— Вулкан, ты меня не цапнешь?

Всем своим восторженным видом лес показал, что на такое он не способен.

Отбиваясь от наседавшего Вулкана, Константин Тимофеевич прошел в глубь двора. В огороде был виден блеклый старушечий платок.

— Агриппина Васильевна! А, Агриппина Васильевна!

Агриппина Васильевна, и так-то не отличавшаяся особой остротой слуха, была занята делом, а потому вообще ничего не слышала. Дело состояло в том, что, держа за ручку штыковую лопату, она широко размахивалась и лупцевала странный овощ.

Вглядевшись, Константин Тимофеевич напрягся. Овощ представлял из себя зеленый помидор диаметром около полуметра. Помидор этот был так реален в своей брызжущей соком упругости, что удивляться не хотелось.

Подойдя поближе, Константин Тимофеевич понял, что овощ был не помидор. Это была балаболка. Есть такие, на картошке растут. В детстве Волков очень любил насадить такую на прутик и… вжик! Эту тоже можно было вжик… Если вместо прутика взять оглоблю.

Хозяйка наконец заметила гостя.

— А-а-а… Костя! Когда приехал? Наших — ить нет? Дома-то был?.. На свадьбе твои.

Константин Тимофеевич не сводил взгляда с балаболки.

— Пашка все, — махнула рукой старуха. — Опыты проводит, стервец.

— Кстати, где они, Агриппина Васильевна?

— А хто ж их знаить? С того дни черти носют гдей-то. Он, да Тихон ваш, да сын учителки Левка.

— С того дня, говорите?

— Ну да… С того… Може, кваску с дороги выпьешь? Пойдем у хату…

Она подтянула узел платка под подбородок и зашагала, переваливаясь, к дому.

— Я на масленку эту ихнюю грешу, — продолжала Агриппина Васильевна. — С ней оне последнее время все занимались. Всю ночь проваландаются, а утром опять не добудишься, куда послать.

— Что за масленка? — рассеянно опросил Константин Тимофеевич, глядя на большой лист очень грубого картона, приваленный к крыльцу. Картон был настолько груб, что из него торчали щепки. Через весь лист тянулась надпись, сделанная огромными синими буквами… МОР КАНАЛ.